Владимир Орешкин - Вдох Прорвы

— Что случилось? — спросила меня участковая, такая же древняя старушка, как те, с которыми я сидел в очереди.

— Шел, упал без сознания, прямо на улице, — сказал я. Какая разница, где, место трагедии не играло никакой роли.

Она посмотрела на меня поверх очков, в которых что-то до этого писала, и строго сказала:

— Молодой человек, сколько раз вы теряли сознание?

— Один.

— До этого что-нибудь подобное с вами происходило?

— Нет.

— То есть, если я вас правильно поняла, вы за свою жизнь только раз побывали в обмороке?

— Выходит, да.

— Вот что я вам скажу, молодой человек, — не морочьте мне голову… Потеряете сознание еще раз, или, лучше, — раза два-три, — тогда приходите. Назначим вам анализы мочи и крови, сделаем ЭКГ и дадим направление к специалисту… Если все это вам будет нужно.

Так и сходил…

Странно, но этот поход изрядно уменьшил мои страхи. Должно быть, наша участковая обладала природным даром успокоения.

Я даже посмеялся над собой, — ведь думал, приду к врачу, меня тут же схватят, озаботятся, и начнут лечить, по крайней мере, — пропишут кучу таблеток. Молодец, бабка, отшила симулянта, по полной. Так мне и нужно, дурачку, а то брожу целыми днями в депрессивном неотступном напряжении, только об одном и думаю…

Второй раз не заставил себя долго ждать…

Где-то дней через десять после первого, или недели через две, не помню сейчас точно.

Мы со Светой ходили в кино, на вторую «Матрицу», такую же чушь, как и первую. Но куда-то нужно было ходить… И с кем-то…

Пашка был в курсе моих амурных неудачных дел, — и когда Ирина окончательно наставила мне рога, решил, что подобное нужно лечить подобным. Чтобы товарищ не пребывал слишком долго в тоске.

Света была подружкой его жены, — но вот это-то и оказалась настоящая тоска. Поскольку изначально с наших отношениях и намека не было ни на какую розовую романтику.

Я даже представлял, как моя новая подружка докладывает в телефонную трубку Жене: вчера мы с другом твоего мужа ходили в кино, он на свои купил билеты, вел себя пристойно, глупостей не позволял. После кино проводил меня до дома и, расставаясь, целоваться не лез. Рукам вольностей не давал… Спасибо Паше за хорошего друга. Я считаю, у него самые серьезные намерения. Вообще, он мне начинает нравиться. Поскольку мне эта самая лирика тоже по большому барабану…

Так что до дома я ее проводил, — оттуда нужно было минут десять тащиться до автобуса, и на нем три остановки пилить до метро. Получалось, от ее дома до моего, — больше часа. Не очень большой фонтан.

Угораздило меня в каком-то скверике, по пути к этому самому автобусу. Хорошо, что не при Свете, — я бы тогда сгорел от стыда. Такое, и при постороннем человеке, который к тому же слегка тебя знает.

Какой-то ком вдруг возник в животе, твердый, как кусок стали. Этот стальной ком тут же ударил вверх, в сердце или легкие, куда-то туда, — и на этом белый свет померк.

Только помню, что валился на невысокий деревянный заборчик. Помню, успел с ужасом подумать: «все»…

Тьма не имеет времени, она есть или ее нет, местечка для времени там не остается. Ничего там не тикает, не меняется, не происходит… Ни мыслей там нет, ни движений, — ничего.

Там — тьма…

Но в моей что-то произошло. Из кромешного безвременья стала выплывать красная, почти оранжевая картинка. Мы — в деревне, у деда с бабкой, я совсем еще маленький, стою с мамой у стены дедовского дома, рядом с окном, ближнем к печке. Вместе с нами дед и бабка… Мы стоим рядком, мама держит меня за руку, мы смотрим в одну сторону, как на фотографии. Все мы, и стена дома, и окно, — оранжевые. Никто не двигается, все смотрят в одну сторону. Только чуть-чуть шевелится подол маминого платья.

Но цвет постепенно менялся, он густел, из оранжевого возвращаясь к красному, потом стал темно-красным, все это не резало глаз, даже когда было очень ярким, просто постепенно темнело, темнело, пока окончательно не слилось с кромешной темнотой.

Потом я открыл глаза.

И почувствовал на губах землю. Она пахла сырым песком и цементом. Или битым кирпичом, — у этой земли оказался какой-то строительный запах. Первая мысль, когда я пришел в себя, была об этом, о том, что здесь недавно что-то возводили.

Почему я?.. Почему не кто-то другой, почему именно мне досталась страшная болезнь? Эпилепсия или как еще по-научному называют то, что случается со мной. Я выжил. На этот раз… А в следующий?.. Все, кранты?.. В следующий уже будут кранты?..

Я даже не пытался встать с этого газона, меня трясло. Руки, ноги, голова, зубы, кожа, глаза, — все тряслось. Так испугался.

Потом все же поднялся, стряхнул с себя строительный мусор и посмотрел на часы. Выходило, валялся я минут пять, не меньше… Но трясло. Я все делал автоматически, — отряхивался, смотрел на часы, шел, ничего не замечая, к остановке. Садился в автобус, потом — в метро, опять шел, — к дому, открывал дверь… Все это время меня не переставало трясти.

Почему я? Почему?.. За что Бог, если он есть, так наказывает меня? Что я сделал плохого, кому навредил?.. Да я овечка, по сравнению с теми, кто делает плохое, — голубь мира. От меня вреда никакого, живу себе и живу, даже не ругаюсь ни с кем, не люблю ругаться. Не дерусь, последний раз дрался в школе, в восьмом классе. Я так мал, так безобиден, — почему тогда меня?

Некстати вспомнил анекдот, про этого самого Бога. И мужика, который поехал на базар, а по пути в его телеге сломалось колесо. Пока он его чинил, телега перевернулась и горшки, которые он вез продавать, разбились. Но колесо на место поставил. И на базар поехал, чтобы продать то, что осталось. Там у него украли лошадь. Пока он ее искал, украли телегу с остатками горшков… Тогда он пошел домой пешком. Поднимается на пригорок перед домом, видит: дом его горит. Он быстрей, быстрей — к колодцу, за водой. А колодец — пересох… Тогда он возводит глаза к небу и вопрошает: Бог, за что ты наслал на меня такие испытания, что я тебе сделал плохого?.. Тут раздвигается ближайшая тучка и оттуда появляется лицо Всевышнего: «Да не люблю я тебя. Вот и все»…

Значит, ты, Бог, — не любишь меня?.. И миллионы других, невинных овечек, которые тебе ничего не сделали плохого, но попали под машины, разбились в самолетах, заболели раком, утонули, — сгинули ни за что, ни про что.

Или никакого Бога нет, — и в помине. Есть заведенный порядок вещей, всякие там природные закономерности, теория вероятностей, и — где слабо, там и рвется. На кого-то все это должно свалиться… Но все равно, — почему я, почему именно я, — не кто-нибудь другой?..

Испуг не проходил, — я не знал, что делать, кому звонить, вызывать ли «скорую», что я им скажу, когда они спросят, где у меня болит? Нигде!.. Нигде ничего не болит!.. Завтра к врачу, не к одуванчику в поликлинику, к какому-нибудь хорошему, за деньги.