Деон Мейер - Смерть раньше смерти

Яуберт слышал звонкий смех своей мертвой жены; как весело и беззаботно она смеялась в день их знакомства! Поздно вечером он провожал ее домой; они поднимались в гору и любовались кейптаунской ночью. Лара дю Туа говорила с ним так, словно ей важно было его мнение, как будто с ним стоило делиться своими секретами. Он восхищался ее смехом, прикосновением ее руки, которая, подобно какому-нибудь маленькому зверьку, ни секунды не находилась в покое. Он сразу влюбился в ее глаза, губы, гладкую загорелую кожу.

Проводив ее, он влез в свой древний «датсун» и как-то, сам не помня как, добрался до дома. Очутившись на своей тихой, тенистой улочке в Вейнберге, где он снимал комнату, Яуберт поднял голову к небу и громко закричал от радости. В нем скопилось столько радости, что он не в силах был удержать ее в себе.

А потом Матт Яуберт разрыдался впервые за семнадцать лет — молча, беззвучно. Только слезы потоком лились из глаз. Он отвернулся от Ханны Нортир. Когда же закончится это унижение?

Бенни Гриссела трясло. Руки, плечи, ноги — все ходило ходуном.

— Знаешь, что самое страшное, Матт? Я заранее знаю, что меня ждет. Я все знаю. И очень боюсь.

Яуберт сидел на единственном стуле, Гриссел съежился на кровати под серым больничным одеялом. Стены в палате были голые, оштукатуренные и покрашенные белой краской на высоту человеческого роста. Выше, до самого потолка, шла коричневая кирпичная кладка. Рядом с койкой стояла деревянная тумбочка без выдвижных ящиков. На ней лежало дешевое издание Библии — непременный атрибут больничных палат и гостиничных номеров. Напротив, рядом с раковиной и унитазом, стоял шкаф.

Яуберт изумился. Куда подевался прежний Бенни Гриссел, остроумный, веселый циник, от которого лишь слегка попахивало спиртным? Лицо лежащего перед ним человека было искажено от страха. Кожа серая, губы синюшные.

— Матт, скоро за мной явятся черти. Я слышал их голоса и видел лица. Они говорят, что они — галлюцинации, но, когда они приходят, мне все равно, настоящие они или нет. Я слышу, как они зовут меня, чувствую, как они прикасаются ко мне пальцами. От них не скрыться, потому что они очень проворны и их слишком много.

Бенни Гриссел согнулся пополам и забился в судороге.

— Давай я попрошу для тебя еще одно одеяло.

— Матт, одеяла им не помеха. Одеяла им не помеха.

Вернувшись домой, Яуберт позвонил Герриту Сниману.

— У меня ничего, капитан. Некоторые пистолеты настолько заржавели, что из них уже невозможно стрелять. А у парня, который живет у подножия Столовой горы, оказалась целая коллекция оружия. Его маузер выглядит так, словно его вчера сделали. Смазанный, начищенный. В отличном состоянии. Но… слишком хорош для того, чтобы служить орудием убийства. И потом, у хозяина на оба дня алиби.

Яуберт сообщил, что тоже ничего не нашел, поблагодарил Снимана за усердие и попрощался.

Он отправился в гостиную, прихватив яблоко, фруктовый нож и тарелку. Сел в любимое кресло. Разрезал яблоко на четыре части, вынул косточки.

Сколько унижений за два дня! Сначала — неудачное свидание с Ивонной Стоффберг, интим, нарушенный Бенни Грисселом. Сейчас — и того хуже. Он не выдержал и разрыдался при Ханне Нортир, как мальчишка.

Яуберт пытался оправдаться. Она психолог, она к такому привыкла.

Ханна Нортир повела себя безупречно. Молча встала, обошла вокруг стола, как будто пересекла невидимую границу, отделяющую психолога от пациента. Встала рядом с ним. Положила ему руку на плечо. И не убирала ее, пока он, отвернувшись, не смахнул слезы рукавом. Его жест выдавал злость и досаду. Тогда она вернулась на место.

Увидев, что он немного успокоился, доктор Нортир тихо сказала:

— Продолжим в следующий раз.

Яуберт встал и направился к двери, заставляя себя не бежать.

Он сидел в кресле, забыв о яблоке. Унижение, которое он пережил в кабинете доктора Нортир, давило на него сильнее, чем воспоминания о фиаско с Ивонной. Он невольно сравнил Ханну Нортир и Ивонну Стоффберг и сам себе удивился. Как он мог так завестись от соседской девчонки? Рядом с Ханной Нортир красота Ивонны Стоффберг блекла, меркла.

На секунду ему стало жаль Ивонну. Но потом он вспомнил ее пышные формы, крепкую грудь…

Да, юной соседке не тягаться с доктором Нортир. Но Ивонна первая за долгое время разбудила в Матте Яуберте мужчину.

Ферди Феррейра ненавидел собак жены.

Особенно сейчас, без двадцати шесть утра, когда солнце только что взошло.

Во-первых, по его мнению, в их передвижном доме в Мелкбосе было слишком тесно для двух взрослых людей и двоих собак породы корги.

Во-вторых, его раздражали внимание и любовь, с которым Гейл Феррейра относилась к собакам. Домой она возвращалась поздно вечером — она служила бухгалтером в угледобывающей компании — и первым делом кидалась к своим любимцам. Собак звали Чарлз и Диана, но Гейл называла их ангелочками.

Однако больше всего Ферди ненавидел собак потому, что обязан был каждое утро гулять с ними вдоль берега океана.

— Ферди, погуляй с ними до шести, чтобы я смогла попрощаться с ними до того, как сяду на автобус.

В их семейной иерархии главенствовала Гейл. За ней шли собаки. Ферди был на последнем месте.

— Собаки, Ферди! — деловито напомнила Гейл, одеваясь перед зеркалом. Хотя рост и телосложение у нее были средние, из-за громкого голоса и решительных манер она казалась рослой и внушительной.

Ферди вздохнул и встал из односпальной кровати, которую от кровати Гейл отделяла прикроватная тумбочка. Он понимал, что спорить бесполезно. Будет только хуже.

Собаки угрюмо топтались на пороге спальни — им не терпелось погулять.

По утрам Ферди сильнее, чем обычно, подволакивал левую ногу.

— Не шаркай!

— Я ногу натер, Огонек, — заныл Ферди. Прозвище Огонек Гейл получила еще в школе, когда без устали носилась по хоккейной площадке. Он по-прежнему называл ее так время от времени.

— Ничего с твоей ногой страшного нет, — возразила Гейл.

В детстве Ферди Феррейра перенес полиомиелит. Пострадала только левая нога, но она не была парализована. Сейчас Ферди лишь слегка прихрамывал при ходьбе; он заказывал дополнительную набойку на левый ботинок. Иногда он спекулировал на своем недуге, преувеличивая степень увечности.

Ферди привычно вздохнул и начал одеваться. Сходил на кухню за поводками и вернулся в спальню, нарочно сильнее подволакивая ногу. Но Гейл его не пожалела. Собаки уже сидели у двери, преданно глядя на хозяйку. Ферди пристегнул поводки к ошейникам. Чарлз и Диана зарычали.

— Я пошел, — заявил он обиженно, тоном великомученика.

— Береги моих ангелочков! — ответила Гейл.

Ферди поплелся к воротам по асфальтированной дорожке между другими передвижными домами-трейлерами. Поздоровался со старой миссис Аткинсон из семнадцатого номера, владелицей одиннадцати кошек. Почуяв кошачий запах, корги напряглись. Ферди злорадно дернул за поводки. Пусть не один он мучается! Собаки снова зарычали.