Скотт Туроу - Законы отцов наших

Сет смеется.

— Гребаная удача… Дерьмо. — Хоби кривит рот, словно собирается сплюнуть. — Я вижу, приятель, ты не меняешься. По-прежнему не можешь стряхнуть с себя путы тех калифорнийских лет, сквозь сито которых прошли мы все: Нил, Сонни, Эдгар. Ты все так же балдеешь от тех времен. Ты должен написать об этом. Мне следует называть тебя Прустом. Честно, без вранья.

— У каждого есть юность, Хоби.

— Слушай сюда, Пруст. Держись от нее подальше, пока все концы не будут в моих руках. Мне плевать, что ты умираешь от любопытства. Я не хочу рассчитывать на то, что ее председательство на процессе — лучший вариант для Нила, а затем оказаться у разбитого корыта, потому что ты спугнешь бедную бабу, когда она увидит, что в зале суда собрались ее однокашники. Пока что делай, как я, приятель: сиди тихо и не высовывай носа до той поры, когда я не вычислю то, что должен вычислить настоящий адвокат.

— А что он должен вычислить?

— Как, черт возьми, воспользоваться ситуацией!

Запоры отходят в сторону, и Хоби с Сетом оказываются там, где свет не стеснен никакими стенами. Лейтенант не упускает случая поприветствовать Хоби на обратном пути. Братство черных. Рукопожатие и пара фраз на тему пиццы. Затем Хоби и Сет выходят наружу и идут к последнему КПП у мощных железных ворот, которые, очевидно, предназначены для отражения танкового вторжения.

— Пруст, — говорит Хоби снова, лукаво покачивая головой, — я обязательно куплю тебе пирожные к чаю, клянусь Богом. Это поможет тебе крепче держаться за всю херню, которую ты никак не можешь забыть.

— Эй, я и за тебя держался, так что полегче, приятель, — ответил Сет. Визит к Нилу потребовал от них обоих некоторого напряжения нервных сил.

— Это уж точно! — с чувством произносит Хоби и комически неуклюжим движением внезапно сгребает Сета в объятия и целует его в лоб. Затем кладет тяжелую руку ему на плечо и увлекает вперед по дорожке, с облегчением вдыхая свежий воздух за пределами тюрьмы. Он смеется раскатистым смехом и повторяет: — Это уж точно.

Моя мать была революционеркой. По крайней мере она так себя именовала, хотя слово «фантазерка», пожалуй, характеризует ее точнее. Пистолеты и бомбы, политическое маневрирование и жестокий механизм войны за власть почти не имели влияния на ее воображение. Ее вдохновляла утопия, стоявшая за всем этим, земля обетованная, где человечество освободится от уродующей его тяжелой необходимости бороться за материальное существование. Кипучая энергия матери просто завораживала меня, и, проникаясь ее верой, я всегда сердцем воспринимала ее высокие надежды. Однако мы с ней никогда не могли прийти к полному согласию. У матери был импульсивный и даже немного эксцентричный характер во всех смыслах, и я не могла в этом с ней сравниться.

С мыслями о Зоре и о наших спорах и расхождениях я так и приехала на работу в суд. Я опоздала. Такое уж выдалось утро. Никки никак не хотела одеваться. Она ложилась, когда я говорила, что нужно вставать, снимала кофточку сразу же после того, как я ее застегивала, требовала одеть ее во все голубое, хотя это требование не поддавалось никакому мало-мальски разумному объяснению. А когда я в конце концов не выдержала и накричала на нее, Никки, естественно, расплакалась и принялась за старое. Знакомые уговоры и слезные просьбы: она не хочет идти в школу. Не сегодня. Она хочет остаться дома. Со мной.

Ох уж эти понедельники! Настоящее мучение с расставаниями, упрашиваниями поверить, что она для меня — самое дорогое на свете существо. Когда-нибудь, обещаю я ей, все будет так, как она просит. Я позвоню Мариэтте и прикажу ей вести дела дальше. К сожалению, не сегодня. Сегодня у меня очень ответственный день, я не могу отказаться от исполнения своих обязанностей. Сегодня начинается процесс Нила Эдгара. Я должна уйти в другой мир, ломать комедию с переодеванием и притворяться. Я начинаю неделю в привычных мучениях, говоря себе, что я не моя мать, что я уже встала на путь исправления и скоро уничтожу в себе то, что еще от нее остается.

Ради нас обеих я позволила Никки не ехать с остальными детьми, которых мы — родители, живущие по соседству, — возили по очереди, и отвезла ее в школу сама. В общем, вся эта возня отняла у меня лишних двадцать минут.

— У вашей работы есть одно огромное преимущество, — сказал мне один ветеран, когда меня приводили к присяге. — Без вас не начнут.

И все же битком набитый зал суда и пустое судейское место — верх наглости. Так я всегда думала и думаю. Я влетаю в зал через заднюю дверь и устремляюсь к кафедре. Яркий, почти ослепительный свет. Жарко. Очевидно, отопление работает на полную мощность. За пуленепробиваемой перегородкой все места уже заняты профессиональными судебными завсегдатаями и другими гражданами. Некоторых влечет сюда нездоровое любопытство ко всему, что связано с убийством. Другие приходят поглазеть так, от нечего делать. Последняя категория самая непостоянная. В глубине помещения у стен лениво прохаживаются помощники шерифа, ребята в форме, рослые как на подбор. Места для присяжных должны оставаться пустыми в ожидании судебного приказа о сформировании состава, который будет вскоре оглашен. А пока Энни соорудила импровизированную галерею для прессы, поставив с ближней стороны ложи для присяжных, отделанной желтоватыми дубовыми панелями, несколько рядов стульев с откидывающимися сиденьями. Лучшие сиденья в переднем ряду заняты тремя художниками, делающими наброски пастелью, коробки с которой они положили у ног, на полу.