Скотт Туроу - Законы отцов наших

Наверное, можно написать докторскую диссертацию на тему о том, что происходит с человеком, всю жизнь подвергавшимся этническому угнетению, когда вы даете ему судейский молоток и форму пристава. Энни поддерживает неумолимый декорум. Она не позволяет читать, разговаривать, жевать жвачку. Даже юные бандиты, которые приходят сюда, чтобы хотя бы мельком взглянуть на своих дружков, вынуждены снимать головные уборы. Сейчас она испепеляет провинившегося репортера взглядом столь яростным, что тот, устыдившись, закрывается рукой. Оборачивается и Хоби, укоризненно разводя руками и покачивая головой. Наконец репортер осмеливается опять посмотреть вперед, и я узнаю Сета Вейсмана. Он слегка приподнимается в кресле, взявшись руками за подлокотники, и тихо произносит:

— Прошу прощения.

У меня опять начинает непроизвольно открываться рот. Сказать по правде, меня не шокирует неожиданное появление Сета в этом зале. Он так часто приходит ко мне в мыслях, что я почти готова к его присутствию. Меня поражает то, как он выглядит. Первое впечатление — он болен. Однако это, как я тут же распознаю, всего лишь мое отвратительное инстинктивное желание низвести всех до своего уровня. Годы милосердно распорядились с обликом Сета, сделав его черты благородными, однако он сильно облысел. Гладкий розовый череп придает какой-то дешевый, мещанский вид человеку, который раньше носил длинные волосы цвета мыльной воды. В остальном он не слишком изменился. Разумеется, чуть потолстел, и по-прежнему его тонкие конечности кажутся неестественными на фоне высокого роста. У Сета продолговатое лицо, доминирующей чертой которого является нос, и более увесистая, чем раньше, нижняя челюсть. Перипетии жизни сделали свое дело.

— Мистер Мольто, — говорю я, приведя наконец свои чувства в порядок, — не изменилась ли ваша позиция по отношению к председательствующему судье в связи со вновь открывшимися обстоятельствами — моим предыдущим знакомством с представителем защиты?

Мольто стоит, скрестив на груди руки. Обкусанные ногти выдают его обычное нетерпение. Мы обсуждали этот вопрос уже не один раз.

— Нет, — отчетливо произносит он.

Тем временем мой боязливый взгляд украдкой скользит в сторону ложи для присяжных, где сидит Сет. «Что он здесь делает?» — задаю я наконец себе вопрос. Ответ слишком очевиден. Журналист. Он будет писать о совпадении. Об инстинктивной прозорливости. О поворотах судьбы, о том, как персонажи из его прошлого появляются вновь, но для каждого уже написана другая роль, и это производит странное впечатление. Будто все они занимают какое-то не то, не свое место, словно в кошмарном сне.

— Ваша честь, — напоминает Таттл, — мое ходатайство… Полагаю, ваша честь уже видела утренний выпуск «Трибюн»?

Все новости я обычно узнаю по телевизору, когда три раза в неделю отвожу детей в детский сад. Иногда, поздно вечером, уложив Никки спать, я делаю себе огромную поблажку. Беру стакан вина, ложусь в горячую ванну и листаю «Трибюн» или национальное издание «Нью-Йорк таймс». И все же вечерами я по большей части слишком занята размышлениями о событиях прошедшего дня и сотнях дел, которые постоянно не успеваю сделать как дома, так и в суде. Думая о мелочах вместо того, чтобы думать о главном, я начинаю дремать.

И вот я открываю газету, которую мне передали, и сразу же бросается в глаза заголовок на первой странице: «Обвинение утверждает, что сын политика намеревался убить его, а не мать». Процесс начинается сегодня — сообщалось в короткой строке над заголовком, набранной мелким кеглем. Автор статьи Стью Дубински. Эксклюзив для «Трибюн». Я быстро пробегаю глазами.

«Из источников, близких к следствию. Процесс по делу Нила Эдгара, обвиняемого в убийстве по предварительному сговору, начинается сегодня. Окружная прокуратура намерена предъявить неопровержимые улики, свидетельствующие о том, что жертвой преступников должна была стать не мать инспектора надзора за условно осужденными суда высшей инстанции округа Киндл, Джун Эдгар, застреленная седьмого сентября, а его отец, сенатор штата Лойелл. Как полагают, путаница произошла, когда миссис Эдгар взяла тем утром на время автомобиль своего бывшего мужа».

К тому времени я уже терла рукой лоб. О Боже! Расчетливое и преднамеренное убийство. Эдгар! Известие обескураживает, и прежде всего потому, что внезапно, как гром среди ясного неба, в мой мозг вонзается мысль: вероятность того, что странный молодой человек передо мной действительно виновен, очень велика. Наконец я киваю Хоби, чтобы он начинал.

— Ваша честь, — произнес он хорошо поставленным басом и схватился за кафедру обеими руками, совсем как оперная звезда, которая вот-вот возьмет невероятно низкую ноту. — Ваша честь, я выступаю в суде вот уже двадцать с лишним лет. Мне приходилось сталкиваться с самыми коварными ухищрениями обвинения. Против меня пускали в ход и дымовые завесы, и закулисные интриги, и прямой обман. Однако устроить утечку столь провоцирующей информации в прессу в тот самый день, когда мы намереваемся выбрать присяжных, зная, что сведения, касающиеся видной личности, обязательно попадут на первые страницы и будут способствовать формированию предвзятого мнения по отношению к моему клиенту…

Хоби не заканчивает мысль. Он резко ударяет рукой по второму экземпляру газеты, который поднял на всеобщее обозрение, и гневно трясет головой, демонстрируя горькое разочарование. Далее он рисует яркую картину, из которой у десятков граждан, кандидатов в присяжные, находящихся в главном здании, формируются твердые представления об этом деле, в то время как мы даже еще не начали рассматривать его по существу. Большинство этих людей, предсказывает он, располагая свободным временем и имея особый интерес к тому, что происходит в суде сегодня, обязательно прочтут эту одностороннюю версию случившегося, изложенную обвинением в тех самых газетах, которые по иронии судьбы доставляются им безвозмездно.

Риторика Хоби перенасыщена эмоциями, однако у меня нет почти никаких сомнений в его правоте и в том, что большинство кандидатов в присяжные прочитают статью.

— Ваша честь, в самом деле, — завершает он, — как можно надеяться на объективный процесс? Я должен, я обязан, да у меня просто нет выбора!.. В общем, я ожидаю, что уважаемый суд отклонит обвинительный акт. — Громкое фырканье выражает его крайнее негодование.

Я прошу Мольто объяснить происшедшее. Дешевенький черный костюм и плохо причесанные, редеющие волосы придают Мольто весьма обыденный, непритязательный вид. Он выглядит изумленным.

— Судья Клонски, я не получал никакого уведомления об этом ходатайстве. Я явился сюда, чтобы участвовать в выборе присяжных. Я уже разослал повестки свидетелям. И вот в последнюю минуту…