Дмитрий Вересов - Черный ворон

— Дай Бог, если сумею тысяч двадцать пять набрать. Это же такие сумасшедшие деньги. Ума не приложу, как отдавать буду… У меня на книжке всего три четыреста, остальное придется в темпе одалживать у друзей, родственников. Под покупку дачи.

— Какой дачи?

— Твоей, разумеется.

— Но… но она стоит сорок тысяч как минимум…

Таня печально улыбнулась.

— Максик, милый, ну хоть режь, больше не наберу так быстро. Есть у меня, правда, один очень состоятельный знакомый, но он в отъезде, увижусь я с ним через месяц самое раннее.

Максимилиан обхватил голову руками и застонал.

— Через месяц уже пятьдесят набежит! Эти гниды мне счетчик включили — по куску в день! Таня вздохнула.

— Ох, Максик, предупреждала я тебя — не послушался… Эй, а может кто из твоих подороже купит?

— Какое там? У кого такие бабки есть, так те сейчас на курортах пузо греют! Мертвый сезон.

«Так я тебе и позволила по друзьям твоим бегать! Посидишь пока на дачке, Гоша за коньячком тебе бегать будет, а Арик пылинки сдувать. Хотел гульнуть — вот и гульнешь напоследок», — подумала Таня, а вслух сказала:

— Вот видишь. Соглашайся на мой вариант. Лучше не найдешь.

На самом-то деле ей нужно было не двадцать пять тысяч, а двенадцать — по шесть на брата. Во столько оценили свои услуги Архимед и Гоша, потомственный московский катала, пока малоизвестный в Троцком кругу, ибо еще только начал набирать стартовый капитал — вещь архиважную для всякого солидного игрока. Одних шеровских «отпускных» на это хватало с избытком.

От лишних подробностей этой истории она Никиту избавила, рассказав только, что познакомилась в круизе с одним богатым наследничком-пропойцей, который по дружбе предлагает выгодно купить дачу в престижном подмосковном поселке. Брат слушал ее, не перебивая, склонив набок голову и попыхивая трубочкой, а когда она замолчала, спросил:

— При чем же здесь я?

— Официально оформить покупку на себя может только москвич. У тебя же прописка есть?

— Есть. Тестюшка будущий заблаговременно подсуетился, чтобы мне, значит, без затруднений на дунайский островок отбыть. После свадьбы будет у нас с Пловцом собственная малогабаритка в Бибирево.

— А не мелко ли плаваете?

— Чем богаты… И то спасибо, что двухкомнатная — на каждого по индивидуальной камере, хоть глаза друг другу мозолить не будем.

— Совет да любовь! — Таня усмехнулась.

— Ладно, хорош дыбиться. Ты лучше скажи, сестрица разлюбезная, я-то что с твоей покупки буду иметь?

— Мое доброе расположение. Мало?

— Маловато будет. Еще?

— А еще прощу тебе четыре сотни, что Ваньке на кольца зимой занимал.

— И только-то? Да что для такой лихой герлы-урлы четыре сотни?! Мелочевка. Подмосковная-то чай подороже станет. Бывал я в тех палестинах, каждый домик там тянет не меньше полста тысяч.

— Сколько тянет — не твоего ума дело. Говори, что тебе надобно? Деньжат подкинуть, что ли?

— Да будет тебе. Советские дипломаты не продаются. Американку дашь?

— Какую еще американку?

— Три желания. Исполнишь?

— Смотря какие желания…

— Нет уж, без условий. Любые. Не бойся, ничего особенно лютого не выдумаю, родную сестренку не обижу.

— Как бы я сама тебя не обидела ненароком… Ладно, я согласная. Только смотри, Микита, Бог он таё…

— Это ты чего? — вылупив глаза, спросил он.

— Так, классику вспомнила. У Толстого так один шибко положительный дед Аким сына своего наставлял, тоже Никиту. Только плохо кончил тот Никита, не послушал мудрого старичка…

Никита плавно выпустил в потолок колечко сладкого дыма.

— Ну, не знаю, до сей поры кончал нормально. Народ не жаловался…

Таня прыснула в кулак, Никита разлил вермут по стаканам…

За час Таня успела сделать нужные звонки — по своим каналам заказала на завтра авиабилеты до Москвы, связалась с Архимедом. Тот сообщил, что дачка и впрямь очень дельная, порядок в ней наведен образцовый, личные вещи хозяина перевезены в Кузьминки, документы на продажу готовы, продавец не просыхает, приручен полностью и ни на какие фортели явно не способен; сказал, что подошлет Гошу с машиной прямо во Внуково, к самолету. Оставалось собраться, но это быстро. Теперь можно немного дух перевести…

Она лежала на тахте и лениво потягивала Никитину трубочку. Сам он устроился поперек, положив голову ей на колени, и наигрывал на гитаре что-то лирическое. Таня хихикнула — ее начал разбирать «женатый» братский табачок.

— Эй, новобрачный, сбацай повеселее. Про аллигатора знаешь? А рядом с ними, ругаясь матом, плывет зеленый…

— Ой, не в жилу…

— А что в жилу?

— Похоронный марш в жилу. Сыграют мне скоро Мендельсона, а выйдет как бы Шопена.

— Не нуди, братик, никто тебя на аркане не тянул.

— Ах, что ты понимаешь? Повязать себя на всю жизнь с Пловцом, когда рядом такие красоты…

Рука его вкрадчиво поползла вверх по гладкой Таниной ноге, забралась под халат…

— Ты что, дипломат, на головку охромел?

— Отнюдь. На голову — это возможно. А головка в норме. Хочешь, продемонстрирую?

— У тебя Пловец есть, ей и демонстрируй. И ручонку свою поганую с моей орхидеи прочь. Не про тебя рощена.

— Всем, значит, можно, а мне нельзя?

— Это кому это «всем»? Mind your Russian, козлище. Фильтруй базар.

— Прости, звездочка моя непорочная… А как насчет без орхидеи? Сулико, суасант-нёф, фелляция, прочие извраты с применением нехитрых подручных средств? А потом по бокальчику яду, как классические декаденты? О, тайну нашей пылкой кровосмесительной страсти мы унесем с собой в могилу…

Он прильнул губами к Таниной коленке. Она засмеялась и легонько шлепнула его по затылку.

— Эй, не балуй, а то сейчас некрофилией с тобой займусь!

— Не займешься. На кого тогда дачку оформишь?.. Кстати, об американке…

Он принялся оглаживать Таню по интимным местам. Она приподнялась и резким движением отбросила его руку.

— Ты сначала американку заработай!

Он отвернулся и пробубнил что-то неразборчивое.

И такого пробуждения у нее еще не бывало. Пудовые молоты ударяли в виски, во рту пылала раскаленная Сахара, подпихивая под сомкнутые веки горячий песок. Таня по миллиметру отворила глаза — и поспешно захлопнула: так резануло свирепое солнце. Заставив себя глубоко вдохнуть и прокатив волевую волну по одеревеневшим мышцам, она резко села. И тут же со стоном откинулась на подушку. Во второй раз она поднималась медленнее, аккуратнее, фиксируя каждое новое положение и приноравливаясь, сколько возможно. Вот опустилась нога, больно соприкоснувшись с пушистым ковролином. Вот пальцы сжались на кайме одеяла, по голым нервам послали сигнал плечу, и рука судорожно откинула одеяло. Еще два глубоких вдоха-выдоха — и Таня поднимается, но, не устояв, падает на колени, уткнувшись лбом в кровать. Пальцы бесцельно шарят по простыне. Еще вдох, еще попытка. Таня встает. Орут протестующие мускулы, но она сжимает зубы и делает шаг. Второй. На третьем шагу все тело раздирает внезапная боль, но в то же мгновение сознание словно вышибается в пустоту — и эта боль как бы происходит с кем-то другим, а в ушах шелестят собственные иронические слова: «Но ведь ты же советский человек!»