Ричард Дейч - Карта монаха

Наконец, щелкнув медной застежкой темно-коричневой кожаной сумочки, Женевьева достала ключи от машины. Встала, пригладила волосы. К ней возвращались ее обычные выдержка и достоинство.

Майкл молча поднялся, встал рядом.

— Я не знаю, что сказать.

Приблизившись почти к самому его лицу, Женевьева нежно поцеловала его в щеку.

— Сейчас и не надо ничего говорить. Мне самой стыдно, что я тебя об этом прошу. — Она постучала по конверту из манил ьской бумаги, который он продолжал сжимать в руке. — Если ты откажешься, я пойму; более того, я даже надеюсь, что ты откажешься. Глупо было с моей стороны приезжать.

— Женевьева… — начал он, но не нашел, что еще сказать.

Она отступила.

— Я позвоню через неделю. — Она повернулась и пошла прочь.

Майкл смотрел, как она проходит по заснеженной дорожке, садится в машину и отъезжает.

На протяжении последующих дней Майкл обдумывал просьбу Женевьевы: может быть, это чрезмерная, параноидальная реакция на предательство сына? Отчаяние в ее глазах… это так не похоже на нее, а мольба Женевьевы проникала прямо в душу. При всех одолевавших Майкла сомнениях, он ни разу не усомнился в том, что Женевьева не играет с ним ни в какие игры и, какова бы ни была истинная ценность картины, всем своим существом верит, что именно в ней заключены гибель или спасение.

Просьба подруги тяжелым камнем лежала на сердце Майкла; она хочет, чтобы он вновь вступил в мир, который оставил далеко позади, от которого отрекся со времени кончины Мэри. Он находил удовольствие в такой жизни, в память о жене, чьи нравственные убеждения были тверже стали. Кроме того, его навыки наверняка заржавели, а ум, как он опасался, с возрастом начал утрачивать свою остроту. Она просит его не только похитить картину, но и сделать так, чтобы полотно никогда не попало в руки ее сыну.

Три дня спустя Майкл решился позвонить, поговорить с ней, поддержать ее морально, как она в свое время поддержала его. Свой вежливый отказ он выскажет в самом конце беседы. Она хочет, чтобы он выкрал картину из галереи, действующей на черном рынке, да и то лишь по слухам. И даже если вообразить, что он каким-то немыслимым образом разыщет эту галерею, все равно проникнуть в нее будет практически невозможно.

Когда выяснилось, что телефон Женевьевы отключен, сердце у Майкла забилось в тревожном предчувствии. Повесив трубку, он сразу же набрал номер Симона. Слов не понадобилось; уже по тону, каким ответил друг, он понял, что произошло.

Женевьева была мертва.

О существовании «Беланжа», как о призраке, можно было узнать только из слухов. Эта фирма специализировалась на товарах для утонченного вкуса, продаваемых и покупаемых на черном, сером и «каком угодно, только не официальном» рынке. То есть на полотнах, скульптурах, ювелирных изделиях: в частности, на таких, которые считались навсегда утраченными. По слухам, эта организация занималась легендарными артефактами. Однако слухи, по сути, были безосновательными. Потому что под именем «Беланж» скрывалась вовсе не организация в общепринятом смысле этого слова, а человек, которого звали Киллиан Макшейн. Можно сказать, это было предприятие из одного человека; свой бизнес он развернул по десяти адресам в Швейцарии, а также в Амстердаме. Несмотря на то что Киллиан Макшейн любил искусство всей душой и профессионально им занимался, ни по одному из этих адресов нельзя было найти ни единого свидетельства этого факта. Каждое из принадлежащих Макшейну зданий представляло собой элегантный городской дом; обитали там чаще всего представители финансовых структур. В цокольном этаже каждого из этих домов Макшейн содержал офис, в который наведывался не чаще двух раз в год.

Макшейн, действуя в качестве тайного торговца забытыми сокровищами художественного мира, брал пятнадцать процентов за каждую сделку. Его осмотрительность и умение хранить секреты могли сравниться лишь с его же ревностным отношением к вопросам безопасности, и уж что-что, а безопасность в доме номер двадцать четыре по рю де Флер была обеспечена на высочайшем уровне. В здании круглосуточно дежурили трое охранников: один у главного входа, один в вестибюле и один на крыше. Охранников брали не из обычного агентства; Макшейн выбирал только бывших военных полицейских, владеющих навыками, необходимыми, чтобы обеспечить надлежащую защиту при проведении операций. При отборе кандидатов предпочтение отдавалось обладателям двух основных, с точки зрения Макшейна, талантов: умения вовремя обнаружить опасность и меткости в стрельбе. В отношении того, каким образом применять эти таланты, охранникам предоставлялась полная свобода действий. Электронные меры безопасности обеспечивались высокотехнологичным оборудованием того же класса, что и аналогичное военное, а также противоположное по назначению, но не менее мощное, музейное. Все это показалось бы неслыханным любому, кто не чувствует себя в воровском мире как рыба в воде.

Каждое полотно или другой ценный предмет доставляли в это неприметное здание с соблюдением строжайших мер безопасности и помещали в специальную комнату с функцией климат-контроля, где на объект можно было смотреть, но не более того. По завершении переговоров доставлялась оплата, которая вручалась Макшейну. Ни одна из сторон — участниц соглашения ничего не знала о другой стороне и не представляла, с кем именно заключает сделку, и даже сам Макшейн оставался анонимной фигурой, действуя через посредников. Оплата, дабы избежать банковской волокиты с непременным «бумажным шлейфом», всегда производилась в форме облигаций на предъявителя. После доставки облигации удерживались в доме двадцать четыре часа, для проверки действенности. По истечении этого срока оплата и произведение искусства вручались сторонам — участницам сделки, при этом не оставалось никаких свидетельств того, что упомянутая сделка когда-либо имела место.

Сексуальный фейерверк прошел в точном соответствии с планом. Предполагалось, что такого зрелища не выдержит даже самый хладнокровный охранник: ведь в схватке инстинкта с разумом первый обладает фундаментальным преимуществом, — и это предположение полностью оправдалось. Действо производилось пиротехниками — специалистами по экспрессии страсти. На крыше здания, через дорогу от дома номер двадцать четыре и при этом на этаж ниже, появились две дамы в сопровождении студента. Игнорируя ночную прохладу, леди сняли меховые пальто, под которым не оказалось ничего, кроме нежных тел идеальных пропорций. Под плеер с громыхающим «техно» они принялись развлекать своего двадцатилетнего спутника столь чувственными картинами, что его собственное буйное воображение, без сомнения, пасовало перед этой реальностью. Шоу, однако, адресовалось ему лишь для виду, на самом же деле его устроили для одинокого зрителя на крыше через дорогу.