Ричард Дейч - Карта монаха

Огромное помещение растянулось в длину на семьдесят пять футов, а ширина его составляла двадцать футов. Потолок оказался гораздо ниже, чем Майкл себе представлял, максимум семь футов. Как и для всего остального, виденного им до сих пор, основными материалами для отделки этой палаты послужили гранит и красный кирпич, однако она была несравненно более изысканна, чем все остальное. По стенам тянулись элегантные книжные полки, инкрустированные узорами из золотых листьев и драгоценных камней. Каждая полка представляла собой неповторимое произведение искусства, плод творчества художника. На полках не только стояли книги, но и лежали пергаменты. Просмотрев заголовки нескольких, Майкл убедился, что перед ним — подлинные исторические записи, тщательно собранные и навеки сокрытые от человеческих глаз.

Не в силах преодолеть собственное любопытство, забыв о сохранности, он наугад вытащил с полки одну книгу. Это оказалась Библия, напечатанная ручным способом, богато иллюстрированная. Краски сверкали первозданной свежестью. Вернув книгу на место, он перешел к полке с документами. Написанные на пересохшем уже папирусе, они пестрели пометками на греческом, арамейском, латыни и русском — пережившими века свидетельствами их принадлежности. Некоторые пергаменты были помечены на латыни словом «Александрия». Его не удивило, что документы из потерянной величайшей библиотеки обнаружились здесь. Вполне можно предположить, что в византийской Либерии, содержащей в себе сокровища, чье происхождение прослеживается до великого македонского завоевателя, хранятся и многие из потерянных загадок истории. Майкл осознал, что это не просто легендарная византийская библиотека, которую обманным путем увезли и спрятали в России: это гигантское хранилище с книгами и документами из Александрийской библиотеки, библиотеки Адриана и даже из китайской императорской библиотеки в Запретном городе. Все эти книги и документы собрали или украли в эпоху, когда накопление знания было одним из путей к обретению власти.

В центре комнаты были расставлены стулья и диваны, покрытые пылью, но без каких-либо признаков порчи. Это была внушительная, комфортная мебель, не похожая на утонченные предметы обстановки во вкусе Людовика Четырнадцатого. Сиденья и ложа из стеганого бархата с отделкой полосками зеленого шелка; так и тянуло присесть. Стояло несколько больших кедровых столов; они пришлись бы ко двору скорее в охотничьем замке, чем в библиотеке, однако наглядно свидетельствовали о времени и месте. Воздух в помещении был поразительно сухой — запечатка из дегтя сослужила свою службу, — что способствовало сохранности содержимого. Если забыть о пыли и запахе стоялого воздуха, эта элегантная палата была такой же новой, как и в дни, когда ее сделали и обставили.

— Невероятно, — прошептала Сьюзен.

Ее больше привлекали изумительной красоты полки, чем их содержимое.

— Представляешь себе, сколько все это стоит? — Она обходила помещение, замирая перед изящными предметами из золота и серебра, чашами, статуэтками, церемониальными мечами на подставках.

— У нас нет времени. — Майкл направился к двери.

— Но… — Сьюзен была потрясена тем, что видела вокруг себя.

— Не забывай, зачем мы здесь, — напомнил Майкл.

Окинув палату прощальным взглядом, она нехотя последовала за Майклом. Закрыв за собой дверь, он запер замок.

— Для чего ты запираешь?

— Эта комната воздухонепроницаема. Чтобы содержимое сохранялось, она должна быть запечатана. Ничто не должно пострадать до того момента, когда это место обнаружат другие люди.

Пройдя шестьдесят футов по коридору, они оказались еще перед одной дверью. Оба сразу увидели, что накладная пластина замка лежит на полу.

— Алексей, — испуганно произнесла Сьюзен.

Майкл наклонил голову.

— Похоже.

Открыв дверь, он посветил фонариком внутрь. Там оказался зал раза в два меньше библиотеки, заставленный мебелью, еще более элегантной: стульями с высокими спинками и отделкой из бордового бархата, шкафами со старинным оружием и золочеными зеркалами. Стены покрывали десятки огромных шпалер, приглушавших звуки и поглощавших эхо. Изображения особ королевской крови в тяжелых мехах, восседающих верхом, и охотников, гордо демонстрирующих свою добычу, повествовали о древнем Севере, мире, где жестокость сосуществовала с изысканными манерами аристократии.

Быстро прикрыв дверь, Майкл пошел по коридору дальше. Наконец они остановились перед третьей, и последней, дверью. Накладная пластина замка также валялась на полу.

— Не понимаю, — произнесла Сьюзен. — Откуда ты знаешь, что шкатулка не в одном из этих залов? Какую комнату мы ищем?

Майкл открыл последнюю дверь, посветил внутрь и обернулся к Сьюзен.

— Вот какую.

Сьюзен заглянула. На ее лице отобразилось восхищение. Предыдущие две комнаты, со всеми своими ценностями, содержали лишь малую толику того, что предстало ее взору сейчас.

— Вот именно это мы и ищем, — заключил Майкл.

Симон Беллатори шагал по Красной площади, безлюдной в этот предрассветный час. Проходя мимо Никольской башни, он бросил взгляд на установленный рядом с ней флаг. На красном поле красовался двуглавый российский орел — символ, уходящий своими корнями на сотни, а то и тысячи лет в глубину времен, эмблема забытого царства. Еще одно напоминание о многогранном влиянии на Россию Софии Палеолог и ее родины — Византии. Однако орел символизировал не только Византию, но и ее предшественницу по мировому господству — Римскую империю.

Симон посмотрел вдаль, на кипящий жизнью мегаполис, и порадовался, что он здесь летом, а не во время суровой зимы. Эти русские зимы похожи на Божье наказание за семьдесят пять лет, в течение которых красный колосс отвергал Господа.

Окидывая взглядом площадь, Симон всей душой был рядом с Женевьевой, сострадал ей, тревожился за нее. Он знал, что ее держат здесь, и это приводило его в ярость; он поклялся, что перережет насильников, несмотря ни на какие заповеди.

Прошло более четырех месяцев с тех пор, как Симон видел ее в последний раз, когда она «умерла» у него на руках. В комнате лыжного домика в итальянских Доломитах, за остывающей чашкой кофе, он выслушал просьбу Женевьевы.

— Мне пора исчезнуть, — произнесла Женевьева с улыбкой, от которой ему стало больно. — Мой сын не успокоится, пока не узнает правду и не получит то, что я спрятала.

Симон молча смотрел на нее, пытаясь проникнуться тем фактом, что Женевьева, его друг, просит его «убить» ее, запустить лавину, чтобы создать видимость ее гибели. Никогда у нее не было такого печального, измученного лица. Невозможно вообразить боль, которую она испытывала — от предательства, от того, что собственный сын уничтожил все, что было у нее в жизни, лишив ее денег, вынудив закрыть приют, обманув ее материнские чувства.