Фернандо Льобера - Девятый круг

Благодаря смуглому оттенку кожи, полученному в наследство от португальских предков, Себаштиану выглядел загорелым круглый год. На голову выше многих других мужчин, он был вынужден в шумных местах наклоняться, чтобы расслышать своего собеседника. По пути, под кипарисами, он столкнулся с человеком средних лет в форме, похожей на мундир муниципальной полиции.

– Простите, – заговорил Себаштиану. – Я ищу могилу. Похороны в семье Аласена.

Человек пожал плечами.

– Могил тут хватает. – Он ухмыльнулся, довольный дурацкой шуткой. – Вам, должно быть, туда. – И указал рукой направление.

Себаштиану поблагодарил его и пошел дальше по дорожке. После смерти отца он целых восемь лет не бывал на кладбище, но запах увядших цветов и сырой от зимних дождей земли, серые могильные плиты и холод, проникавший в душу, забыть невозможно. Ближние аллеи, входные ворота и парковку он помнил настолько отчетливо, как будто с тех пор минули часы, а не годы. Иногда угрызения совести одерживали верх над его упрямством, убеждая навестить могилу отца, но в последний момент всегда возникало препятствие, мешавшее ему послушаться веления внутреннего голоса.

Себаштиану невольно замедлил шаг, оглянулся вокруг и тяжело вздохнул. Воспоминания бурным потоком затопили его. Впереди, метрах в пятидесяти – шестидесяти, направо уходила дорожка, которая тянулась вдоль первого, примыкавшего к выходу, ряда могил. В феврале исполнилось восемь лет, как там похоронили отца. Себаштиану закрыл глаза, ощутив привычную боль непоправимой утраты. Он пытался подавить в себе чувство вины, но не мог избавиться от гложущего чувства, что Должен был хотя бы попробовать наладить с отцом отношения. Он помнил, как после смерти матери они с отцом постепенно отдалялись друг от друга, пока не стали чужими людьми. Он часто задавался вопросом, исчерпал ли он тогда весь запас средств, чтобы отношения с отцом не охладели, сойдя на нет, словно жар остывшего пепелища. И от груза этой вины ему, наверное, не избавиться до конца дней. Себаштиану усилием воли изгнал из головы горестные мысли и продолжил путь.

Через несколько минут он заметил большую группу людей и присоединился к ней. Отец усопшего был известной личностью, тем не менее Себаштиану поразило, как много народу пришло поддержать родных. Приблизившись, он узнал кое-кого из толпы провожающих – важные персоны, причем некоторые прятали лица за темными очками, невзирая на пасмурный день.

Священник читал заупокойную, и Себаштиану постарался сосредоточиться на словах молитвы, чтобы отвлечься от тягостных воспоминаний. Он стоял в одиночестве, чуть в стороне от всех остальных.

Заупокойная служба длилась сорок минут и завершилась погребальной церемонией. По мнению Себаштиану, подобный обряд не встречался больше нигде, кроме Испании. Двое работяг в голубых комбинезонах встали с противоположных концов гроба и с усилием подняли его. Затем с помощью толстых веревок из дрока, покрикивая друг на друга и обмениваясь указаниями, как будто грузили диван (что Себаштиану всегда считал хамской бесцеремонностью), они опустили домовину в могилу. С глухим стуком гроб ударился одно ямы. Неужели же не существует более гуманного, более христианского ритуала предания земле покойных? Или по крайней мере более современного.

Люди, присутствовавшие на похоронах, начали расходиться, но Себаштиану будто прирос к месту. Его преследовали навязчивые воспоминания о тех давних похоронах. Тогда он не испытывал глубокой скорби и до сих пор стыдился своего равнодушия. И очень долго он не мог решить для себя вопрос, есть ли его вина в том, что ему не хотелось оплакивать отца.

– Себаштиану! – раздался возглас справа.

Себаштиану повернулся, поднял голову и улыбнулся при виде Орасио Патакиолы. Мгновенно память услужливо воскресила картины далекого прошлого, и радостные, и печальные.

– Орасио! Рад видеть тебя.

– Мне говорили, что ты приедешь, ноя не поверил. Я тоже рад встрече.

Орасио, старик лет семидесяти, источал жизненную энергию каждой клеточкой своего тела. Умные и внимательные глаза замечали все и с неподдельным интересом изучали окружающий мир. Густая седая шевелюра придавала ему благообразный вид, внушая почтение, несомненно, заслуженное. Он был высокого роста и сохранил юношескую стройность и ясный, деятельный ум. Орасио приходился кузеном матери Себаштиану, являясь соответственно двоюродным дядей Португальца.

Себаштиану приветствовал родственника крепким рукопожатием.

– Это ужасно, – сказал Португалец, кивнув на свежую могилу. – Вчера мне позвонил друг, чтобы рассказать о несчастье. Я воспользовался тем, что на следующей неделе у меня запланирован доклад здесь, в Мадриде. В сущности, я всего лишь приехал на пару дней раньше.

Орасио рассеянно покачал головой. Казалось, он не слышал, что говорил Себаштиану.

– Просто нет слов. Мы все потрясены. Это произошло в четверг, поздно вечером, скорее, даже ночью. Очень многие самоуверенно думают, что им не грозит стать жертвой убийцы, наивно полагая, будто в нашем кругу подобное зверство невозможно. И… – Он вновь тряхнул головой и потупился.

Свинцовое небо предвещало дождь, и дувший с утра порывистый ветер гонял по земле сухие листья. Португалец укутал шею шарфом и попытался сообразить, когда же в последний раз видел Хуана. Себаштиану помнил, как маленьким мальчиком тот гонял в футбол во дворе школы, на стадионе с гравийным покрытием. По окончании матча в волосы и ботинки набивалась куча мелких камешков, рубаха пропотевала насквозь, и совершенно не хотелось возвращаться на уроки. Хуан был Ровесником Себаштиану, но учился в другом классе. Связь между ними прервалась, когда Себаштиану уехал из Мадрида – сначала учиться, а потом и работать за границу. Правда, в тех редких случаях, когда, возвращаясь ненадолго в Испанию, Португалец собирал друзей, Хуан неизменно приходил на встречи. Близко они не дружили, но Хуан считался больше чем знакомым.

Родители молодых людей, напротив, на протяжение многих лет поддерживали тесные отношения. По сути, Хуан Аласена был не столько приятелем Себаштиану, сколько сыном друга дяди Орасио и отца.

– Себаштиану. – К Португальцу подошел представительный мужчина и взял его за локоть.

– Дон Клаудио. Не могу передать, как я скорблю о случившемся.

– Ужасное несчастье. – Дон Клаудио обернулся и с тревогой посмотрел вслед пожилой сеньоре, которую уводила под руку женщина помоложе. – Его мать сражена горем.

Что Себаштиану мог сказать отцу Хуана? Любые слова сожаления прозвучали бы сейчас бессмысленно и фальшиво. Он с детства помнил дона Клаудио как человека необыкновенного – сильного, мужественного и заядлого спортсмена. В этот холодный день он был в шляпе, перчатках и длинном темном пальто до пят. Истекшие годы, а особенно последние события не прошли для него бесследно. Бледность кожи, но в большей степени влажные глаза с застывшим в них печальным выражением придавали лицу болезненный вид. «Только увидев, как безжалостно время к другим, начинаешь осознавать собственный возраст», – подумал Себаштиану.