Пьер Пело - Братство волка

– Беззубый?… Да, наверное, так оно и есть, в полном смысле слова. Ему тридцать пять лет, двадцать пять из которых он провел в непрекращающихся дебошах. Максим де Форе.

– Максим де Форе… Ну, держись.

– Ты его знаешь?

– А должен?

– Это театральный драматург.

– Что ж, Тома. Думаю, это будет несложно.

Грегуар подмигнул молодому человеку и направился к террасе, а Тома, весьма заинтригованный заявлением шевалье, остался ждать его с другой стороны, скрывшись в толпе гостей.

Девушка заметила, что к ним кто-то приближается, и посмотрела на Фронсака краем глаза – таким образом они впервые обменялись взглядом. Возможно, уже тогда он почувствовал ее интерес к собственной персоне…

Как же она была красива! Русые волосы девушки, уложенные в изящную прическу, обрамляли бледное овальное лицо; подбородок был маленьким и нежным, а пухлые губы в сочетании с тонкими чертами придавали ей особую чувственность; выразительные ярко-зеленые глаза Марианны де Моранжьяс загадочно блестели.

Мертвенно бледный театрал с кислой миной на лице тоже заметил приближение шевалье и окинул мрачным, тяжелым взглядом свою отвлекшуюся от разговора даму. Когда Грегуар, приветствуя их, поклонился ей, а затем и ее спутнику, тот принял очень надменный вид и раздраженно прогнусавил:

– Мсье, мы беседуем. И я бы не хотел…

Грегуар еще раз склонился перед девушкой, посмотрел на нее с искренним восхищением, а затем обернулся к хилому господину.

– Вы Максим де Форе? – вежливо осведомился он.

Лицо господина де Форе приобрело наконец более свежий оттенок, но он тут же пожелтел снова.

– Да, это я, но…

– Имею честь вас приветствовать. Авторы вашего уровня, скажу я вам, мсье, довольно большая редкость. Да-да, я вам это еще раз повторяю, и я не единственный здесь, кто придерживается такого же мнения. Маркиз д'Апше, чьей гостеприимностью я наслаждаюсь, мне много о вас рассказывал. Так же, как и мои новые друзья, с которыми я здесь познакомился.

Грегуар широко улыбнулся, и драматург, вынужденный хотя бы чуть-чуть растянуть губы (Тома был прав, говоря о его зубах), удивился:

– Мсье маркиз?

– Клод Алоиз д'Апше, собственной персоной, у которого я остановился погостить. Он вам ничего не говорил?

– Боже мой… – протянул драматург. – Он меня поприветствовал, а затем… Нет, ничего особенного, он не говорил мне ничего особенного…

– Мне кажется, Максим, он хочет написать мемуары о своей семье и, похоже, рассчитывает на вашу помощь. Между нами говоря, я удивляюсь, почему он до сих пор не сообщил об этом вам.

– Вы… Вы так думаете?

– Да, именно так. Если позволите дать вам совет, сейчас как раз подходящий момент – маркиз в прекрасном настроении, – кстати, отчасти благодаря мне… Но говорите с ним деликатно, как будто вы ни о чем не подозреваете, и лучше… лучше, если он с вами первый об этом заговорит. – Грегуар приветливо улыбнулся.

Максим де Форе, скорчив мерзкую гримасу, заверил, что именно так он и сделает. От холодного ветра под свинцово-синими белилами его щеки приобрели красноватый оттенок, что выглядело довольно забавно. Он прошмыгнул мимо дамы, с вымученной улыбкой пробормотав ей какие-то банальные извинения, мгновенно развернулся на пятках и исчез, успев открыть рот, чтобы излить потоки слов, которые выставили бы его в выгодном свете перед маркизом Клодом Алоизом д'Апше.

Когда он скрылся среди приглашенных гостей, с наступлением вечерней прохлады потянувшихся обратно в зал, Грегуар повернулся к девушке и посмотрел ей в глаза. Он заметил, что в них загорелись такие же озорные искорки, как и у него самого. С легкой укоризной она произнесла:

– И вам не стыдно?

– Ничуть, – ответил Грегуар с деланным раскаянием в голосе.

Девушка рассмеялась, и он увидел, как на ее шее задергалась жилка.

– Так вот, оказывается, какие манеры у натуралистов! – воскликнула она.

– Нет, это моя собственная манера. У нас у всех разные пристрастия, предпочтения и увлечения.

– И как вам пришелся по вкусу наш край, господин натуралист?

– До сегодняшнего вечера я не видел всех его красот… Но теперь я могу вам признаться, что самое главное его украшение я уже встретил. Десять минут назад я бы так не сказал.

– Теперь я знаю, какие комплименты вы делаете девушкам при дворе, мсье. Хотя, возможно, вы приберегли их для провинциальных простушек.

– Я бы чаще бывал при дворе, если бы там можно было встретить дам, подобных вам, Марианна.

Она снова рассмеялась, качнув головой, и ее изумрудные глаза полыхнули огнем.

– А как же мадам де Помпадур? – усмехнувшись, спросила она. – Только не говорите…

– Мадам де Помпадур – это скорее фантом, чем человек, – перебил ее Грегуар. – Я видел ее только на картине Франсуа Буше.

Марианна повела плечом и указала рукой в сторону зала, где собрались гости.

– Скоро подадут на стол, – сказала она, плотнее закутываясь в шаль. – Пойдемте обедать.

Ее приглашение прозвучало скорее как вопрос.

– Я теперь от вас ни на шаг, – решительно заявил Грегуар де Фронсак и направился вслед за ней.

Увидев Тома, стоявшего возле окна, он от радости хотел было помахать ему рукой, но заметил, что взгляд молодого человека устремлен совсем в другую сторону. Маркиз только мельком посмотрел на шевалье, когда тот остановился рядом с ним, и Грегуар, проследив за его взглядом, различил под зубцами южной башни замка силуэт Мани. Тот, словно застыв на ветру, сидел на корточках. Потрепав молодого человека по плечу, Грегуар произнес:

– Кажется, Тома, у меня наконец-то появился повод полюбить ваш сумасшедший Жеводан.

Он взял его под руку и потянул за собой в зал, туда, где мелькала шаль зеленоглазой Марианны де Моранжьяс, гордо посматривающей на него через плечо.

А наверху, перешептываясь с ветром, над огромной пустотой неба сидел на корточках Мани и смотрел, как багровый диск солнца медленно прячется за кромку горизонта, оставляя на земле кровавый рубец. Когда же все вокруг, словно вуалью, накрыло мягкими сумерками, индеец загадочно улыбнулся, прислушиваясь к волчьему вою, который донесся издалека, со стороны берега Лозер. Ему вторил еще один, и этот протяжный голос летел над Ле Гулетом, над темными вершинами гор, над черным кружевом лесов.

Ему не нужно было нарочно что-либо говорить – само его присутствие создавало какое-то напряжение во время обильного обеда с многочисленными блюдами и напитками.

Грегуару де Фронсаку задавали сотни вопросов, совершенно одинаковых, с какими к нему обращались везде после его возвращения из путешествий: и на званых обедах в Версале, и в знатных домах Парижа, и за пределами столицы. Они не были ни более оригинальными, ни более глупыми, ни более бестактными, ни более учтивыми, но во всех сквозило любопытство одного и того же рода, будь то в высшем свете Парижа или в самой отдаленной провинции Франции, где на закате привычно раздавался волчий вой. И каждый раз он отвечал одно и то же, передавая свои рисунки из рук в руки, пока бумага не покрывалась жирными пятнами и потертостями. При этом лицо шевалье всегда оставалось учтивым и предупредительным, как того требовала его роль. Каждый раз он говорил со страстью и убежденностью, что было не очень трудно, если разговор, который он поддерживал, был сдобрен хорошим вином. Иногда Грегуар провоцировал возникновение некоторых вопросов, иногда отвечал на то, о чем его не спрашивали или не успели спросить, и каждый раз рассказывал, как он «был на войне» в Новой Франции.