Джон Вердон - Загадай число

Дермотт быстро пересек комнату и, наклонившись через высокие боковины кресла, прошептал что-то сидевшей в нем женщине.

— Мне надо в туалет, — произнесла она, поднимая голову.

— На самом деле ей не надо, — пояснил Дермотт, поворачиваясь к Гурни и Нардо. — Это катетер создает раздражение. У нее уже много лет этот катетер. Неудобно, конечно, но если посмотреть с другой стороны, то очень даже удобно. Господь дал, Господь взял. Орел и решка. Одного без другого не бывает. Была какая-то песенка на эту тему… — Он задумался, как будто вспоминая слова, весело промурлыкал знакомую мелодию, затем, все еще сжимая револьвер в правой руке, левой помог женщине подняться из кресла. — Вставай, дорогая, пора баюшки.

Он повел ее маленькими прерывистыми шагами к кровати и помог ей прилечь, откинувшись на подушки, повторяя голосом маленького мальчика:

— Баюшки-баю, баю-баюшки-баю.

Направляя револьвер куда-то посередине между Нардо и Гурни, он неспешно огляделся, ни на чем не задержавшись взглядом. Было непонятно — видел ли он то, что было на самом деле, или то, что происходило здесь много лет назад. Затем он посмотрел на женщину в кровати и уверенным голосом Питера Пэна произнес:

— Все будет хорошо. Все будет так, как должно было быть, — затем он начал тихонько напевать ей. Гурни вскоре узнал детскую песенку и различил слова: «А мы пойдем по ягоды прохладным утром ранним». Возможно, дело было в его нелюбви к нелогичным детским песенкам в целом, возможно, у него закружилась голова, а возможно, дело было в чудовищной неуместности сейчас этой нежной мелодии, но Гурни почувствовал, что его сейчас стошнит.

Тогда Дермотт изменил слова и запел, на детский лад:

— А мы ложимся баиньки холодным утром ранним…

— Мне надо в туалет, — дребезжала старушка.

Дермотт продолжил напевать, будто бы убаюкивая ее. Гурни задумался, насколько он в этот момент был сосредоточен. Достаточно ли он был занят, чтобы рискнуть и повалить его? Вряд ли. Подвернется ли другой удобный момент? Если обещание пустить ядовитый газ было правдой, а не жуткой фантазией, то сколько еще времени у них было в запасе? Он подозревал, что немного.

В доме наверху было пугающе тихо. Не было никаких признаков, что кто-то из полицейских обнаружил пропажу лейтенанта или счел ее значимой. Никаких громких голосов, торопливых шагов, никаких вообще признаков деятельности, а это значило, что спасение собственной жизни и жизни Нардо зависело от того, что он может сделать сам в ближайшие пять или десять минут, чтобы расстроить планы психа, который в этот момент взбивал подушки на кровати.

Дермотт прекратил петь. Затем он встал у кровати так, что ему стало одинаково удобно целиться в Нардо и Гурни, и принялся водить между ними револьвером, целясь то в одного, то в другого. Гурни догадался по ритмичным движениям и по шевелению его губ, что он бормочет «Вышел месяц из тумана». Вероятность того, что это через несколько секунд закончится выстрелом, была ужасающе велика, и Гурни пустился в импровизацию.

Тихим и как можно более спокойным голосом он произнес:

— А она когда-нибудь носит серебряные башмачки?

Дермотт прекратил бормотать, и его лицо стало пустым. Он перестал водить револьвером, и дуло остановилось напротив головы Гурни.

На него не первый раз направляли пистолет, но за 47 лет жизни он никогда не чувствовал, что смерть так близка. Он ощутил покалывание, как будто вся его кровь решила спрятаться в безопасное место и разом отхлынула от кожи. Затем вдруг пришло странное спокойствие. Он вспомнил истории про людей в ледяном океане, о гипнотической умиротворенности, которую они испытывали перед тем, как потерять сознание. Он посмотрел на Дермотта, в его асимметричные глаза — один мертвый, другой живой и полный ненависти. И в этом втором глазу он увидел, что Дермотт колеблется. Может быть, упоминание серебряных башмачков сделало свое дело — озвученный вопрос требовал ответа. Возможно, Дермотт в этот момент пытался сообразить, сколько на самом деле известно Гурни и как это знание может отразиться на воплощении его планов.

Как бы там ни было, Дермотт довольно быстро пришел в себя. Он улыбнулся, во второй раз обнажив ряд мелких белых зубов.

— Вы получили мои послания? — игриво спросил он.

Умиротворенность покинула Гурни. Он понимал, что неправильный ответ на вопрос создал бы новые проблемы. Не отвечать тоже было нельзя. Он надеялся, что под «посланиями» Дермотт имел в виду то, что они обнаружили в «Рододендроне».

— Вы про цитату из «Сияния»?

— Это было первое, — заметил Дермотт.

— И про подпись «Мистер и миссис Сцилла», — со скучающим видом произнес Гурни.

— Это второе. Но третье, я считаю, было лучшим, вам так не кажется?

— Мне показалось, что третье было глупым, — сказал Гурни, отчаянно блефуя, пытаясь вспомнить пестрые домики и их колоритного владельца.

Этот комментарий заметно разозлил Дермотта, и он произнес:

— Я не уверен, что вы вообще знаете, о чем речь, детектив.

Гурни подавил желание с этим поспорить. Он знал, что лучший способ блефовать — это молчать. Кроме того, это оставляло возможность подумать.

Единственное, что ему удалось вспомнить, было упоминание птиц, что-то, не вязавшееся со временем года. Но что это были за птицы? И в чем была несостыковка — в количестве этих птиц?..

Дермотт начинал терять терпение. Пора было что-то сказать.

— Птицы, — хитро произнес Гурни. По крайней мере, он надеялся, что это прозвучало хитро, а не беспомощно. Что-то во взгляде Дермотта подтвердило его догадку. Но о чем все-таки шла речь? Что такого было в этих птицах? Что не вязалось со временем года? Розовогрудые дубоносы! Вот о чем шла речь. Но что с того? При чем тут розовогрудые дубоносы?

Он решил продолжить блеф и посмотреть, куда это приведет.

— Розовогрудые дубоносы, — произнес он и многозначительно подмигнул.

Дермотт постарался скрыть удивление под властной улыбкой. Гурни больше всего на свете сейчас хотел понимать, о чем идет речь, о чем он якобы знает. Сколько там было этих дубоносов? У него не было идей, что дальше говорить, как парировать следующий вопрос. Ни одной.

— Я был прав на ваш счет, — довольно произнес Дермотт. — С нашего первого разговора я сразу понял, что вы умнее большинства в вашем племени диких бабуинов. — Он помолчал, с удовлетворением кивая собственным словам. — Я доволен, — продолжил он. — Вы разумный бабуин. Значит, вы сможете оценить то, что здесь произойдет. Я даже думаю, что последую вашему совету. В конце концов, сегодня особый вечер, в самый раз для волшебных башмачков. — С этими словами он подошел к комоду у дальней стены комнаты и, не отрывая взгляда от Гурни, открыл верхний ящик и бережно достал оттуда пару туфель. Модель напоминала босоножки на небольшом каблуке, с открытым носом; такие его мать носила в церковь. Но эта пара была как будто из стекла, покрытого слоем серебряной краски.