Леонид Бершидский - Рембрандт должен умереть

Но на Бродвее больше нет «Трех О», а есть заведение со слишком ирландским названием «Слайнте», на двери которого – объявление о «лесбийском вечере» в ближайшую субботу. Хотя объявление не сулит ничего хорошего, Салли заходит внутрь, видит огромный плазменный экран над барной стойкой и краны, из которых наливают какие-то неизвестные ему сорта пива. «НЛО»? Что за черт?

Похоже, он произносит это вслух. Бармен – у него пока не так много работы – объясняет, что это продукция маленькой местной пивоварни, которую построили лет двадцать назад.

– «Гарпун» – не слышали про такую?

– Нет, я давно здесь не был, – отвечает Салли. – Как раз лет двадцать. Налей мне «Бад».

– У нас только в бутылках, – отвечает бармен. – Теперь всем больше нравятся эти микропивоварни.

– Давай в бутылке.

Салли уходит из «Слайнте», даже не допив пиво. У него тоже какой-то неправильный вкус. И бродить по улицам Саути уже расхотелось. Так что Салли останавливает такси и отправляется на Маргарет-стрит.

Он явился без предупреждения, так что пока его не тревожит, что звонок напрасно дребезжит в пустом доме с ярко-голубой дверью. Следующая остановка – Бруклайн, Брук-стрит. И здесь никого! Тут Салли уже несколько раздосадован. Он шарит глазами по обочине, находит ровно то, что ему нужно – проволочку, – и, применяя навык, который невозможно утратить, вскрывает ею замок. Сразу видно, что здесь побывали с недружественным визитом: все вверх дном. Кто-то не только разбросал стулья и перевернул диваны, но даже своротил барную стойку на кухне и опрокинул холодильник. Салли наклоняется над ним и видит на матовом боку аппарата слой пыли. То есть громили дом не сегодня. Искали потайную кладовку, думает Салли, и еще искали с нижней стороны диванов и кроватей. Понятно, что искали.

Теперь Салли уверен, что не напрасно приехал в Бостон: если план, который зрел так долго, сорвется, он окончит свои дни в дураках. Глупое завершение неплохой в общем-то жизни, думает Салли.

Что дальше? Нужно выяснить, где сейчас Федяев. Раньше это было бы просто: хватило бы одного звонка агенту Коннелли. Но теперь тот не у дел, опозорен и вряд ли станет помогать Салливану. Старый приятель Стиви, бывший десантник, который так здорово умел потянуть за ниточку и распутать самую сложную ситуацию, а потом и прибрать мусор, – отбывает пожизненное заключение, потому что не послушал Салли: только на катящемся камне не растет мох. Кое-какие знакомые у Джимми в Бостоне остались, но и их он решает не тревожить. Последнее, что он сегодня сделает, – навестит «прачечную», неподалеку, в Бруклайне. Там ему недавно помогли и помогут снова.

Минский старичок мгновенно узнает Салли даже в зеленых линзах.

– Мистер Салливан! Вот уж кого не ожидал увидеть в Бостоне, – приветливо улыбается он, закрывая за гостем входную дверь.

– Что, Лео, неужели я так мало изменился?

– Э, мистер Салливан, – хихикает мойщик денег, – в нашем с вами возрасте видишь людей такими, какими их помнишь. Даже если у них вдруг позеленели глаза.

Салли вполне искренне смеется в ответ. По большому счету, ему нужно только, чтобы за ближайшую пару дней его не узнали копы или федералы, а они в массе менее наблюдательны, чем старый Лео Глик.

Тот между тем рад его видеть. Он откупоривает бутылку хереса, наливает им по маленькой рюмке. Отказываться Салли не станет, хоть это и не его напиток.

– Приятно видеть человека из старых добрых времен. – Лео поднимает рюмку. – Все изменилось, и, боюсь, только к худшему.

Обсуждать старые добрые времена Салли неинтересно. Он с большим удовольствием лег бы вздремнуть.

– Мне нужно найти кое-кого, Лео. Надеюсь, ты сможешь помочь.

– Мои возможности не безграничны, мистер Салливан, но я попробую. Что за человек?

– Некий господин Федяев. До последнего времени его где-то прятали федералы, но теперь, мне кажется по ряду причин, он на свободе.

– Я попробую выяснить по своим каналам. Правда, они не самые прямые, но, думаю, к середине завтрашнего дня смогу что-нибудь сказать.

– В старые добрые, как ты говоришь, времена все делалось быстрее, – замечает Салли.

– Так на то они и старые добрые, – скалится Глик, демонстрируя отличную работу своего дантиста.

Они выпивают еще по рюмке хереса, и Салли раскланивается. У него нестерпимо болит голова: такие долгие перелеты и неуютные вечера больше не для него.

Амстердам, 1662

С Фердинандом Болом Рембрандт не виделся лет пятнадцать. Он знает, конечно, о блестящей карьере ученика – да что там, нескольких своих лучших учеников. Одну картину Геррита Доу, говорят, продали чуть ли не за тридцать тысяч флоринов, и, хотя верится в это с большим трудом, Доу отказался даже от места при английском дворе, так он богат и почитаем дома. У Говерта Флинка все знатные и богатые граждане города были в друзьях и заказчиках. Но Флинка больше нет, и это в каком-то смысле из-за него Рембрандт встречается нынче с Болом.

Этот его бывший подмастерье уже семь лет возглавляет гильдию художников. Болу первому достаются заказы городского совета и Адмиралтейства. Но Флинку, старому товарищу по мастерской ван Рейна, он всегда рад был уступить выгодную работу. И вот два года назад Флинк получил гигантский заказ для новой ратуши на площади Дам: двенадцать огромных полуовалов, семь локтей в ширину и столько же в высоту, на тему восстания батавов. Эти германцы, далекие предки голландцев, больше полутора тысяч лет назад взбунтовались против римского владычества и два года сдерживали натиск брошенных против них легионов. Теперь в восстании видят аналогию с войной против испанцев, из которой Республика вышла такой сильной, на зависть соседям. Городской совет снабдил Флинка холстами и стал ждать.

Первая из двенадцати картин, за которую взялся Говерт, изображала заговор вождя батавов, Цивилиса. Водя в бой батавские когорты во время завоевания Британии, этот германец приобрел римское имя и лишился глаза. Флинк, человек светский и деликатный, изобразил Цивилиса в профиль, так, чтобы виден был только уцелевший глаз предводителя восставших.

Флинк умер всего через три месяца после того, как получил огромный «батавский» заказ, – даже первая картина была не готова. И все двенадцать полотен бургомистру пришлось заказывать наново. На сей раз Андрис де Графф поостерегся складывать все яйца в одну корзину. Правда, в городе было не так уж много живописцев, способных выполнить такую важную работу, и скрепя сердце де Графф поручил одну из картин Рембрандту, с которым давно старался не иметь никаких дел. Бургомистр рассудил, что какой бы фокус ни выкинул этот ненадежный, нечестный, ненавидящий людей старик, одной картиной галерею не испортишь, а уж остальные мастера – Ливенс, Йордан, весь цвет гильдии – как-нибудь справятся. Кроме того, Рембрандту он передал тот самый сюжет, который не закончил Флинк: в случае чего можно будет просто довести до конца работу покойного живописца.