Леонид Бершидский - Дьявольские трели, или Испытание Страдивари

— Мы постараемся не петь по-русски слишком много, так что будут каверы, — прежним робким голосом произносит Иванов в микрофон.

И теперь ему начинают хлопать после первых же нескольких аккордов: он играет «Адский пес взял мой след». Иван слышал эту песню — кажется, Эрик Клэптон пел ее — и даже помнит часть слов про женщину, которая посыпала порог колдовским порошком, и жертва ее магии все так и скитается, не может вернуться домой; все дальше и дальше гонит его адский пес, а надвигается буря. И в аккордах Иванова на этот раз звенит пустота товарного вагона, пустота сарая с дырявой крышей посреди осеннего поля, пустота брошенной бутылки, пустота кухни, на которую некого позвать. Хотя как это — некого? Когда Ксю выходит к краю сцены и, касаясь смычком струн, делает — кажется, непроизвольно — волну бедрами, обтянутыми тугим черным платьем, кажется, что магия обратима и порошок с порога можно еще подмести. У ее скрипки сладчайший, кокетливый звук, и, может быть, исполнению недостает точности и чистоты, но пуст о ты, которые создает гитарист, вдруг заполняются легким, веселым газом. Доиграв соло, Ксю кланяется, тряхнув белой гривкой, и ей с удовольствием хлопают отдельно. Иванов посылает ей вслед радостное вибрато. Но это был только эпизод. Заканчивается песня мрачнее, чем началась: ветер поднимается, листья дрожат на деревьях.

— На всякий случай, — говорит Боб в микрофон, доиграв, — это написал Роберт Джонсон. Он был мой ровесник и почти мой тезка. По-английски Джонсон, по-русски Иванов.

Публика притихла и ждет, что будет дальше. Их обещали удивить, но ничего подобного они все равно не ожидали.

— Против такого у меня нет шансов, — говорит Молинари в пространство, залпом допив свой виски.

Иван крепко сжимает ему плечо.

— Перестань нести чушь. Я так подумал в шестнадцать лет — и потерял Софью.

Молинари стряхивает руку.

— Вот только не надо этой голубой фигни, Штарк.

— Так-то лучше. Будет перерыв, давай подойдем к нему.

Время до перерыва пролетает незаметно. Несколько песен Иванов играет один: музыканты, оказывается, только вчера прилетели и ничего толком не успели отрепетировать.

Теперь видно, какого напряжения стоил этот час Иванову. Пот катится с него градом. Со стула он поднимается так тяжело, что кому-нибудь впору поддерживать его. Дорфман и в самом деле пытается взять Иванова под руку, но Боб отмахивается. Штарк и Молинари не успевают пробраться к сцене: музыканты уже скрылись за кулисами.

Боба там ждут.

— Господа, мне надо поговорить с вашим солистом. Вы позволите мне на пару минут с ним уединиться? — Джентльмен с аккуратной бородкой, в отлично сидящем черном костюме, белой сорочке без галстука и с желтым платком в кармане пиджака обращается к музыкантам группы R.I.P. по-русски. Есть что-то старорежимное в его выговоре, но акцента точно нет.

— А вы, собственно, кто? — Дорфман с вызовом становится между странным господином и входом в гримерку, в которой только что скрылся Иванов.

— Часть силы той, что без числа… И так далее, и так далее, — без улыбки отвечает незнакомец с бородкой. — Я вижу, что он устал, но у меня к нему очень важное дело.

Взглянув ему в глаза, черные, как сквозные дыры в другой мир, Дорфман больше не чувствует в себе обычной агрессии и молча отступает в сторону. Дверь закрывается за гостем, и все оставшиеся с другой стороны несколько секунд переживают одну и ту же легкую галлюцинацию: дверной проем исчезает вовсе, и на его месте глухая стена.

— Хрень какая-то, — неуверенно произносит Дорфман.

— Зато сыграли просто офигительно! — обнимает его Чернецов. — Пойдем, заслужили пивка же.

Виолончелист дает увести себя от двери, контур которой снова стал различимым. В конце концов, Боб не гонит этого мужика, значит, он и вправду по делу.

В гримерке Иванов поворачивается на крутящемся стуле, чувствуя спиной чье-то присутствие.

— Здравствуй, Роберт, — мягко произносит гость.

Музыкант оглядывается назад, но видит в зеркале лишь свое отражение. Обреченно переводит взгляд на гостя и тут же теряется в его необыкновенных глазах.

— Ты потерял скрипку, Роберт, — продолжает Эбдон Лэм с отеческим укором. — И что же у тебя взамен? Вот это?

Лэм тянется за гитарой, которую Иванов, войдя в гримерку, прислонил к столику. Немного подкрутив колки, он начинает наигрывать «Адского пса», глядя Иванову прямо в глаза. Не проходит и полминуты, как Иванов начинает слышать гитару, будто звук ее пропущен через ревербератор. Еще через несколько секунд он забывает, что гитара ни к чему не подключена и это невозможно.

— А у тебя неплохо получилась эта вещица, — голос гостя доносится до Роберта словно издали. — Знаешь, про Джонсона ведь рассказывали, что он продал душу дьяволу. Но это сущая чепуха. Дьявол не скупает никакие души. Да и умение играть на гитаре — даже на скрипке — стоит куда меньше бессмертной души, это тебе скажет любой… даже любой священник.

Иванов медленно вытирает рукавом пот со лба.

— Что вам нужно от меня?

— Уж точно не твоя душа.

И Лэм продолжает наигрывать — Иванову кажется, что на его жилах. Этот блюз отдается судорогами по всему его телу, вызывает зубную боль, мучит его.

— Я слышал сегодня твою игру. И я очень, очень впечатлен. Ты и без своего «страдивари» остался музыкантом. Удивительный случай. Мне даже жалко говорить тебе то, что я должен сказать.

— Оставьте меня в покое, — просит Иванов. А Лэм продолжает перебирать струны, выворачивая Боба наизнанку, наполняя маленькую гримерку назойливым, как пчелиное жужжание, звуком. — Пожалуйста. Ведь это вы и забрали скрипку, больше некому. Я просто хочу играть, вот и все.

— Это не так уж мало, Роберт, и, пожалуй, несколько больше, чем ты заслуживаешь. Ты ведь трус, Роберт, и хватаешься за соломинки. Тебя не удивило, что Дэвид Геффен ни разу не говорил с тобой лично? С тобой и твоими друзьями все время общались помощники. В редакции журнала «Таймаут», Роберт, сейчас лежит письмо Геффена на его личном бланке, в котором он требует опровергнуть какое-либо его участие в твоей судьбе и в организации вашего концерта. «Я никогда в жизни не слышал ни о каком русском блюзовом проекте под названием R.I.P.» — вот что написал в редакцию мистер Геффен. Завтра все узнают, что это какая-то мистификация, что и журнал и клуб стали жертвами русской аферы. Как бы прекрасно вы ни сыграли сегодня, вас выставят, как самозванцев. Ты не можешь уйти безнаказанным. Ты потерял свою скрипку, Роберт, и то, что твой дар оставили тебе, — это какая-то канцелярская опечатка. Она должна быть исправлена. На твоем месте я не выходил бы больше на сцену.

Тут Лэм впервые с начала этого довольно одностороннего разговора отрывает взгляд от Иванова, наклоняется к гитаре и медленно исполняет замысловатую коду. Ее ноты одна за другой вонзаются в сердце Иванова горячими иглами, подплывающими по каждой вене. Схватившись за грудь, тот обрушивается вместе со стулом и замирает ничком на полу.