Саския Норт - Побег из Амстердама

— Я же все равно не сплю.

Он уложил меня в постель, и я забылась неспокойным сном. Мне снился Стив, который трахал мою сестру, и крысы, вылезающие из могилы матери.

Заскрипела дверь, и я проснулась. Мейрел на цыпочках подобралась к моей кровати, подняла одеяло и юркнула под него. Потом долго устраивалась, вертела толстой попкой, пока не прижалась вплотную к моему животу. Подтянула к подбородку коленки, сунула в рот большой палец и заснула. Каждое утро, часов в шесть, она приходила в мою спальню. Как только она прижималась ко мне, я уже не хотела спать. Я щекотала ее нежную теплую спинку и прятала нос у нее на затылке. Она пахла теплым молоком и немножко своим отцом. Ее личико было таким спокойным. Идеальной формы губы цвета лесного ореха, два блестящих черных веера ресниц, длинные темные локоны, как покрывало на подушке, и грустный потертый кролик в кулачке, с ухом, завернутым вокруг носика. Каждое утро я поражалась, какая же она красивая, и не могла поверить, что это я ее родила. Что она могла выйти из моего белого тела.

Я была беременна уже четыре месяца, когда поняла, что она обосновалась у меня в животе. Был сентябрь, и мы ездили с туром по Европе с группой «Секс-машина». Германия, Австрия, Италия, Франция, с одного ночного летнего праздника на другой фестиваль. Я была усталой и простуженной и решила, что месячных нет из-за переездов и стресса.

Спустя две недели после возвращения домой я все еще чувствовала себя разбитой и каждую минуту бегала в туалет. Я решила сходить к врачу, он взял анализы крови и мочи и через десять минут вышел в приемную позвать меня в кабинет.

— Вы беременны, — сказал он, и я тут же расплакалась. Он протянул мне салфетку и спросил, расстроилась ли я или так обрадовалась.

— Я не знаю, — прохлюпала я.

Стив был на седьмом небе. Он подхватил меня на руки, смеялся, хохотал и отправился в город отметить. Домой он вернулся в полшестого утра. Напевая. That you’re having my baby, what a wonderful way to say how much you love me… [1] Ты решила родить мне ребенка, так прекрасно сказав мне о любви.

В ту ночь я занималась подсчетами. Доктор сказал, что ребенку около шестнадцати недель. Шестнадцать недель назад. Ночь после Дня Королевы в Гааге. Мы выступали в двенадцать, играли до часу или до двух, потом хорошенько напились и занялись сексом в автобусе. Таблетку я выпила только дома, после того как мы еще отыграли в Амстердаме на барже перед кафе «Дворец». Дура. Дура, дура, дура. Я не хотела ребенка. Мне было двадцать, я мечтала прославиться, и вряд ли в этом мне мог помочь ребенок. Да и несмотря на бурную радость, Стиву не очень подходила роль отца.

В книжной лавке я рассматривала книжку «Тысяча вопросов о девяти месяцах» и увидела, что ребеночек у меня в животе был уже размером с апельсин, у него были ручки и ножки. Стив хотел этого ребенка, даже если и дня не стал бы о нем заботиться. Я хотела Стива. И прославиться. Но как было этого добиться с малышом в животе? Еще немного — и выступать будет невозможно. В шоу «Секс-машины» рядом с голландским Отисом плохо вписывалась беременная женщина. Стив с превеликим удовольствием займется поиском новой солистки. Она будет ездить с ним в автобусе, переодеваться у него перед носом. Будет сопровождать его везде и в результате окажется в его постели.

Так и случилось. Я все круглела и круглела, а Стив показывался дома все реже под предлогом того, что должен зарабатывать денежку для своей маленькой семьи. Его отсутствие компенсировала его мама. Она готовила мне еду, покупала одежду и подарки и твердила Стиву, что он должен оберегать меня от пагубного и вредного влияния ночной жизни музыкантов. На седьмом месяце он уже не хотел, чтобы я выступала. Он хотел, чтобы я пораньше ложилась и побольше ела.

Мою замену звали Сьюзи. Девица на голову выше меня и гораздо толще, с грудью гигантских размеров. Голос у нее, на мой взгляд, был похуже моего. В нем не было боли и злости, да и вообще она мало что понимала в соуле. Но любой мог заметить, что они со Стивом без ума друг от друга, когда они на сцене. «Это же просто шоу, детка. Ты же знаешь, как это делается», — успокаивал он меня.

С того момента, как мою синюю и скользкую дочь положили мне на живот, вытянув ее из моего тела насосом, я любила ее больше, чем когда-нибудь могла себе представить. Я не могла налюбоваться ее маленьким тельцем, ее ротиком, ищущим по сторонам и жадно пьющим молоко из моей груди. Наконец в моей жизни появился кто-то, кому я действительно была нужна. Человечек, который на самом деле любил меня безусловно. Казалось, что она была всегда, была во мне, и я сразу узнала в ней свою дочь. У меня был ребенок, девочка, и когда она взглянула на меня своими черными блестящими глазенками, я поняла, что ее зовут Мейрел.

Геерт постучался и вошел с Вольфом на спине.

— Эй, девчонки, просыпайтесь! На кухне кофе и круассаны!

Мейрел тут же выпрыгнула из кровати. Я продолжала лежать с закрытыми глазами. У меня было похмелье, и я знала: стоит мне встать, как в голове начнется жуткий шум. Виски и две пачки сигарет. Дохлая крыса. Геерт, вернувшийся в мою жизнь.

Дети помчались вниз, а Геерт присел на край кровати.

— Выспалась?

Его каштановые кудри торчали во все стороны, а лицо было землисто-желтым. Пахло табаком.

— А ты не спал, судя по всему, — сказала я.

— Вставай. Я прибрался внизу.

— Хорошо. Я сейчас. Иди пока к детям.

Он пошел вниз, а я вытащила себя из постели. Болели сразу все мышцы. О круассанах лучше было даже не думать. Я хотела, чтобы Геерт ушел. Я хотела читать в пижаме газету, возиться с Мейрел и Вольфом и притворяться, что ничего не случилось. Он еще не завел разговор о полиции, но я была уверена, что он начнет его сразу после первой чашки кофе. А мне так этого не хотелось. С дяденьками полицейскими у меня не было связано радужных воспоминаний.

Мне хотелось поступить так, как я делала всегда, если возникали проблемы: спрятаться и подождать, пока все пройдет само собой. Или сбежать. Сколько раз я ребенком бродила по пляжу до самого захода солнца, мечтая никогда не возвращаться домой. Я играла песком и ракушками, строила шалаш и фантазировала, что это и есть мой дом. Я не возвращалась до тех пор, пока моя мама не успокаивалась и не укладывалась в постель. Еще я пряталась под кухонным столом, за скатертью с красными вишнями, крепко обхватив коленки руками. Там меня никогда не найдут.

Полицейские нашли меня. Я помню их черные кожаные сапоги и белые штанины санитаров, которые приехали за мамой. Ее вопли и успокаивающий голос доктора. Сержант, который пытался выманить меня из-под стола, уверяющий, что все будет хорошо и не надо бояться. Как я могла не бояться, когда на линолеум капала кровь моего отца? Моя родная мама ударила его по голове пепельницей. Я смотрела, как она кусалась и царапалась, когда ее увозили, и ночная рубашка в синий цветочек была вся в красных каплях.