Алексей Евдокимов - ТИК

Вадим никогда не числил себя в параноиках и видел, что донимают эти ощущения не только его, — более того, он видел, что отнюдь не одинок и в постоянных попытках от них избавиться, и в безуспешности тех попыток. О подобном так или иначе проговаривались все его знакомые, с кем вообще еще можно было вести осмысленные разговоры, — а то, что таковых становилось все меньше, прямо работало на предчувствие облома. Тоже ведь один из хоррорных штампов: герой замечает, что теряет контакт с окружающими, что их незаметно подменяют, что они, несмотря на внешность, на самом деле уже не люди…

Ненастоящесть — видимо, в этом было все дело. В окружающем благополучии, претендующем на благолепие, явственно чего-то не хватало. Чего-то определяющего. Вадима окружала ненастоящая стабильность — в стабильных обществах люди не бывают столь остервенелы. Записные нынешние патриоты не имели никакого отношения не то что к патриотизму, но и к более-менее последовательной лояльности: Вадиму доводилось общаться с функционерами штампуемых Сурковым пропрезидентских молодежных шараг — в этих скользеньких распильщиках казенного бабла при демонстративном их нагловатом ханжестве не ощущалось даже реального азарта травить несогласных. От обилия издаваемых книжек и снимаемых фильмов умному и жадному до впечатлений человеку не было ни малейшего проку: книги невозможно было читать, а фильмы — смотреть; взаимозависимость с резко сократившимся количеством умных и взыскательных людей тут была не совсем внятная, но, видимо, прямая.

— Знаешь, чем нулевые хуже девяностых? Страшнее? — напористо, не совсем уже послушным языком осведомлялся Вадим у Илюхи, наваливаясь локтями на столешницу. — Тем, что тогда было по крайней мере все понятно. Все дошло до такой степени распада, что оставалось — как казалось — только два пути: либо постепенное улучшение, либо крах окончательный и появление чего-то нового, другого. И вот вроде бы все развивается по первому, самому оптимистичному сценарию. Дорогой родственник очнулся от комы, опять ходит и говорит. Но ты не чувствуешь никакой радости и никакого удовлетворения: общаться с ним уже нельзя, да и не он это, если честно, вообще словно бы и не человек, а оттого, что он ходит-говорит, только страшнее — как будто он все-таки помер, а в тело какая-нибудь посторонняя сущность вселилась… Мы думали, тогда была полная безнадега, — ничего подобного, тогда-то надежда как раз была, от противного: так плохо, что может быть только лучше. Она пропала именно сейчас. Потому что сейчас так же плохо — но по сути. А по форме — как раз ничего. И формы большинству вполне достаточно: одни по примитивизму своему сути вообще не чувствуют, другие научились ее игнорировать. И вот в такой-то ситуации надеяться действительно больше не на что: жизнь в это тело не вернулась, но и не прекратилась совсем — она течет на каком-то ином, чуждом уровне, и способна так течь еще, возможно, очень долго. Только я не хочу жить в одном доме с зомби, делая вид, что это моя жена…

Видимо, по пьяни Вадим вообще сегодня зациклился на ужастиках — и тема оказалась благодатная: Лом, например, рассказал, что второй месяц уже тусуется на каком-то киноманском сайте, на форуме которого анонимные пользователи всей толпой «раскрывают» столетний заговор киношников-сектантов. Вадим моментально вспомнил Денисов давешний рассказ и заверил Илюху, что они на верном пути: сектанты не просто существуют, но и практикуют человеческие жертвоприношения — в Москве вон недавно человека замочили по мотивам «Андалузского пса», да еще и от тела избавились хитроумным способом.

— Че, действительно глаз разрезали и кисть руки отрубили? — Пьяный Лом страшно заинтересовался.

— Ну.

— И застрелили? В грудь?

— Ну, говорят так.

— Слушай, так в натуре же какой-то псих это был! Причем конкретно Бунюэля цитировал, я точно говорю! — Лом убеждающе таращил глаза. — Ты смотрел «Пса»?

— Не, откуда. Ну, про глаз, естественно, слышал — потому и вспомнил…

— Но ты в курсе, что это такое: семнадцати-, что ли, минутный набор бессвязных сцен. Провокация. Кинохулиганство. Двадцать восьмой, или какой там, непуганый год — и тут тебе в первую экранную минуту бритвой по глазу. И вообще мерзости всякой там хватает. Но то, что ты говоришь, — там оно все есть. И отрубленная рука валяется на мостовой, и в грудь один чудила другому шмаляет… из двух револьверов по очереди… Не, ну сам подумай — не может же быть, чтобы случайное совпадение…

— Ну, значит, точно маньяк. Мало нам битцевского маньяка, теперь еще сумасшедший синефил появился.

— Не маньяк! Ты ж сам говорил, что труп сбагрили так ловко, что только случайно об этом стало известно.

— Угу. Там явно чуваки со связями в ментуре и среди судебных медиков.

— Ну, реально сектанты какие-нибудь! И непростые…

— Классная маза? Дарю. Но следующее пиво — с тебя.

Очнувшись, она обнаружила над собой лица, незнакомые — и первым делом почувствовала унижение. Ксения нелепо полулежала на грязной лестничной площадке — а к ней встревоженно кто-то обращался. Какая-то тетка… с мужиком… Она плохо видела и ни черта пока не соображала.

— Все в порядке, — сказала она… попыталась сказать, но целиком не смогла — закашлялась. Встать тоже не вышло. Ей помогли. Этот самый мужик.

— Спасибо…

Ксения поняла, что еле видит из-за обильных слез и рези в глазах — приходилось все время жмуриться. Жгло кожу на лице; кажется, текло из носа; и в носу, и в глотке полыхало; она дышала ртом и срывалась на кашель.

— Что с вами? Вы как себя чувствуете?

— Нормально… Из баллончика… — сдавленно выговорила она. — Баллончиком прыснули… — Оглядела себя, площадку. — Меня ограбили…

Сумки не было. Сумки с мобильником, бумажником, ключами. От чужой квартиры.

— Но вы хоть целы?

— Да. Да. Извините… Вы не могли бы позвонить в милицию?..

Менты, двое, постарше и помоложе, ленивые и брезгливые, даже не думали скрывать досады, что ради такой, блин, фигни их не постеснялись, блин, оторвать от каких-то действительно важных, срочных дел, касающихся, не иначе, безопасности всего города, а то и страны. От борьбы с мировым терроризмом. Блин. Они, кажется, изначально были убеждены, что Ксения если не выдумала историю с нападением от начала до конца, то уж по крайней мере безбожно все преувеличивает. В то, что она потеряла сознание на добрых десять минут, они и вовсе отказывались верить. Ксения настаивала, стервенея. Менты кроили недоверчиво-превосходственные рожи и перебрасывались меж собой невнятными репликами, поминая сирень и резеду (какие-нибудь слезоточивые газы, вроде широко известной «черемухи»?)… Ничего обнадеживающего на тему перспектив поимки грабителя (лей?) они, естественно, не сообщили (в подтексте ощущалось: «да ты не офигела ли, телка, — чтобы мы из-за твоей трубы и восьми штук и дальше время теряли?!»).