Маргарет Миллар - Как он похож на ангела

Она сказала что-то официантке. Та, бегло осмотрев зал, остановила взгляд на Куинне и подошла к его столу.

— Вы не возражаете, если к вам сядет вон та дама? Она уезжает автобусом в Лос-Анджелес и хочет сначала поесть — на автобусных остановках плохо кормят.

То же самое можно было сказать и об «Эль Бокадо», но Куинн вежливо произнес:

— Пожалуйста, я не возражаю.

— Большое спасибо, — сказала женщина, садясь напротив и опасливо озираясь по сторонам. — Вы меня просто спасли!

— Ну что вы.

— Нет, правда! В этом городе, — продолжала она с брезгливой миной, — порядочной женщине страшно ходить одной по улице!

— Вам не нравится Чикото?

— Разве тут может нравиться? Ужасно неприятный город. Потому я и уезжаю.

«Если бы она подкрасила губы и надела шляпку, из-под которой волосы видны, — подумал Куинн, — то в неприятном городе стало бы одной приятной женщиной больше». Впрочем, она и так была хорошенькой — подобного рода бесцветная красота вызывала у Куинна мысли о церковном хоре и о любительских струнных квартетах.

За рыбой с картошкой и капустой она сообщила Куинну свое имя (Вильгельмина де Врие), род занятий (машинистка) и заветную мечту (стать личным секретарем какого-нибудь важного человека). Куинн тоже сообщил ей свое имя, род занятий (сыщик) и заветную мечту (уйти на покой).

— Сыщик? — повторила она. — Значит, вы полицейский?

— Почти.

— Фантастика! И вы сейчас что-нибудь расследуете?

— Лучше будет сказать, что я тут отдыхаю.

— Но никто не приезжает в Чикото отдыхать! Наоборот, все хотят отсюда уехать!

— Меня интересует история Калифорнии, — сказал Куинн, — например, откуда взялись названия некоторых городов.

— Ну, это просто, — разочарованно произнесла она. — В конце прошлого века сюда из Кентукки переселился какой-то человек. Он хотел выращивать здесь табак — лучший в мире табак для лучших в мире сигар. Чикото и значит — сигара. Только табак тут не уродился, и фермеры переключились на хлопок — это оказалось прибыльнее. Потом открыли нефть, и сельскому хозяйству в Чикото пришел конец. Видите, я вам все рассказала. — Она улыбнулась, показав ямочку на левой щеке. — Теперь ваша очередь. Откуда вы?

— Из Рино.

— Что вы здесь делаете?

— Изучаю историю Калифорнии, — правдиво ответил Куинн.

— Странное занятие для полицейского.

— Как говорят в Хобокене, chacun a' son gout. [5] Каждому свое (фр.).

— Наблюдательные люди живут в Хобокене, — пробормотала она, — очень наблюдательные.

Хотя в ее лице ничего не изменилось, у Куинна возникло ощущение, что его дурачат и что если мисс Вильгельмина де Врие поет в церковном хоре или играет в струнном квартете, то она фальшивит — возможно, просто так, из хулиганства.

— Ну правда, скажите честно, зачем вы приехали в Чикото? — спросила она.

— Мне нравится местный климат.

— Ужасный.

— Местные жители.

— Пренеприятные.

— Местная кухня.

— Голодная собака не притронется к этой еде! Вы меня вконец заинтриговали. Ставлю доллар против пончика, что вы здесь по делу.

— Я рисковый человек, но пончика предложить не могу.

— Не смейтесь, а скажите лучше, что вы расследуете. — В сине-зеленых глазах за толстыми стеклами очков вспыхнул огонек. — За последнее время ничего интересного здесь не происходило, значит, это что-нибудь старое… Какая-нибудь история, связанная с деньгами, с большими деньгами, да?

На этот вопрос Куинн мог ответить без колебаний.

— Мои истории никогда не бывают связаны с большими деньгами, мисс де Врие. А вы имели в виду что-нибудь конкретное?

— Нет.

— Так вы, стало быть, едете в Лос-Анджелес искать работу?

— Да.

— Где ваш чемодан?

— Чемо… я сдала его в камеру хранения. На автобусной станции. Чтобы не таскать за собой. Он ужасно тяжелый — там все мои платья. И такой большой!

Если бы она просто сказала, что сдала чемодан на хранение, он бы ей, вероятно, поверил — почему бы и нет? Но столь обстоятельное объяснение было подозрительным. Казалось, она и его и себя хотела убедить в существовании чемодана.

Официантка принесла Куинну счет.

— Мне пора, — сказал он, поднимаясь. — Рад был с вами познакомиться, мисс де Врие. Желаю удачи в большом городе.

Расплатившись, Куинн вышел на улицу и пошел через дорогу к мотелю. Дверь одного из гаражей была открыта, и Куинн без колебаний ступил внутрь. Спрятавшись за дверью, он принялся наблюдать за «Эль Бокадо».

Долго ждать ему не пришлось. Мисс Вильгельмина де Врие тоже вышла на улицу и остановилась, опасливо поглядывая по сторонам. Дул сильный теплый ветер, и она старалась одновременно придерживать руками и юбку и тюрбан, что было непросто. В конце концов скромность победила. Мисс де Врие размотала тюрбан, оказавшийся длинным синим шарфом, и затолкала его в сумочку. Под уличным фонарем вспыхнули волосы цвета хурмы. Она прошла полквартала, села в маленький темный седан и уехала.

У Куинна не было возможности последовать за ней. К тому времени, когда он вывел бы из гаража свою машину, она уже могла быть дома, или на автобусной станции, или в каком-то другом месте, куда молодые особы вроде мисс де Врие удаляются после неудачных попыток добыть сведения у незнакомцев. В такого рода делах она определенно была новичком, и тюрбан был грубой маскировкой, хотя Куинн не понимал, зачем ей вообще понадобилась маскировка, ведь он ее не знал. И вдруг он вспомнил, как, сидя в кабинете Ронды, разглядывал через стеклянную загородку три макушки. Одну из них покрывали волосы цвета хурмы.

«Ну, допустим, она была там», — подумал Куинн. У Ронды громкий, отчетливый голос, а стеклянная стенка кабинета не доходит до потолка. Значит, мисс де Врие услышала нечто настолько для нее важное, что намотала на голову тюрбан и подвергла его допросу в «Эль Бокадо». Но что именно она услышала? Они с Рондой говорили только об истории с О'Горманом, а в Чикото ее и так знали во всех деталях.

К тому же мисс де Врие сделала предположение, которое подходило к делу О'Гормана — «значит, это что-нибудь старое», но практически свела его на нет следующей фразой: «Какая-нибудь история, связанная с большими деньгами?» В деле О'Гормана фигурировали только те два доллара, которые были у него с собой, когда он выехал в последний раз из дома.

Единственное, о чем упомянул Ронда вне связи с О'Горманом, это о кассирше, по локоть запустившей руку в кассу банка. «Интересно, что стало с кассиршей и деньгами и кто еще в это дело был замешан», — подумал Куинн.

Он вошел в контору мотеля за ключами. Дежурный — старик с распухшими от артрита пальцами — оторвался от киножурнала.

— Слушаю вас, сэр.

— Ключ от семнадцатого номера, пожалуйста.

— От семнадцатого? Одну минуту, сэр. — Он принялся шарить по стойке. — У Ингрид так же ничего не выйдет с Ларсом, как у Дебби — с Гари. [6] Старик, вероятно, имеет в виду кинозвезд 40 — 50-х годов: Ингрид Бергман, Ларса Хансена, Дебби Рейнольдс и Гари Купера. Даю вам руку на отсечение.