Уоррен Мерфи - Крайний срок

Двое в черных кожаных куртках подмигнули друг другу, услышав верещание Чиуна. Они дергали за ручку соседний автомат.

– Этот джентльмен будет играть, – обратился к ним Римо. – Если не хотите неприятностей, оставьте его в покое.

– С какой это стати?

– Ради вашей же пользы. Не трогайте его.

– Чего ради мы станем тебя слушать?

– Как хотите, – со вздохом отступил Римо.

Рядом с галереей находился телефон-автомат, еще не превращенный вандалами в писсуар. Римо набрал номер, по которому полагалось связываться со Смитом в вечернее время.

– Какие новости о Липпинкотте? – спросил он.

– Все по-прежнему. Никто не может понять, что с ним, – ответил Смит.

– Чиун говорит, что это какой-то яд.

– В его организме не находят посторонних веществ, – сказал Смит.

– Если Чиун говорит, что это яд, значит, это яд.

– А вы что-нибудь узнали? – спросил Смит.

– Почти ничего, – ответил Римо. – Двое парней попытались укокошить нас посреди улицы.

– Кто они такие?

– Их уже нет в живых. Я не знаю, кто они такие: при них не оказалось удостоверений. Но, Смитти...

– Да?

– На них была больничная форма. Я подозреваю, что в деле замешаны медики. Попытайте свой компьютер.

– Что ж, проверю, – согласился Смит.

Римо заглянул в окно галереи. Двое парней в кожаных куртках, с сальными волосами по моде 50-х годов взяли Чиуна в кольцо, беседуя между собой. Чиун делал вид, что не обращает внимания на их неучтивость. Римо покачал головой и отвернулся, не желая становиться свидетелем развязки.

– Какие сведения от Руби? – спросил он у Смита.

– Пока никаких.

– Хорошо. Когда она позвонит, скажите ей, что мы со всем разберемся, прежде чем она додумается, из-за чего весь сыр-бор. Так ей и передайте.

– Вы обязательно хотите, чтобы я так прямо и сказал? – спросил Смит.

– В общем... – Римо замялся. – Не обязательно. Я позвоню завтра.

Вернувшись в галерею, он нашел обоих юнцов стоящими на цыпочках слева и справа от Чиуна. Римо быстро разобрался, в чем дело: Чиун поймал их за указательные пальцы и заставил двигать рычаги бильярдного автомата.

– Я вас предупреждал, – сказал он юнцам.

– Скажи ему, чтобы он нас отпустил? – взвыл один.

– Отпусти их, Чиун, – сказал Римо.

– Не отпущу, пока не кончится игра, – ответил Чиун. – Они любезно согласились показать мне, как надо играть.

– Согласились, держи карман шире! Какой у тебя шар?

– Я играю первый шар, – ответил Чиун.

– Столько времени? – удивился Римо.

– Он не имеет изъянов, – сказал Чиун. – Зачем менять его на другой?

Римо знал, что пройдет несколько дней, прежде чем Чиун сыграет во все пять шаров, поэтому он надавил на автомат бедром и легонько пристукнул. Там, где только что горел счет, остались пустые бельма. Загорелась надпись: «Наклон».

– Что случилось? – спросил Чиун.

– Машина наклонилась, – объяснил Римо.

Чиун нажал пальцами двоих лоботрясов на рычаги, но ничего не добился.

– Что это за наклон? – спросил Чиун.

– Это значит, что игра завершена, – сказал Римо.

– Как это получилось?

– Иногда это происходит само по себе, – сказал Римо.

– Ага, – подал голос один из юнцов. – Пожалуйста, отпустите нас, сэр.

Чиун кивнул и отпустил их. Те стали ожесточенно тереть затекшие пальцы.

– Когда в следующий раз сюда заглянет благородная душа, жаждущая минутного отдохновения от трудов праведных, советую не досаждать ей, – сказал им Чиун.

– Да, сэр. Обязательно, сэр.

Чиун удалился. Римо последовал за ним. В дверях Чиун обернулся.

– Я видел, как ты наклонил автомат, нажав на него бедром.

– Прости, Чиун.

– Ничего. Иначе у меня ушло бы на эту игру несколько дней. Глупейший способ времяпрепровождения, не приносящий дохода.

Вернувшись из клиники, где он навещал остающегося в бессознательном состоянии сына Рендла, Элмер Липпинкотт тяжело поднялся к себе в спальню. То, что ему предстояло совершить, не доставляло ему ни малейшего удовольствия, но он всю жизнь подчинялся долгу, и это превратилось в кодекс поведения.

И все-таки, как сказать любимой женщине то, что уничтожит ее любовь?

– А вот так и сказать, – проговорил он вполголоса, шагая по холлу второго этажа.

Стены холла были свободны от картин. Богачи, подобные Липпинкотту, обычно завешивают холлы портретами предков, но предки Элмера Липпинкотта ковырялись в земле и пасли коров, и он однажды признался шутя, что, не будучи отбросами общества, они не могли претендовать и на то, чтобы называться солью земли.

Из спальни доносился смех. Прежде чем войти, он легонько постучал в дверь.

Его жена Глория сидела в постели в атласной рубашке, скромно обернувшись простыней. На стульчике у гардероба чинно восседал доктор Джесс Бирс. Видимо, они только что смеялись над какой-то шуткой, потому что при его появлении у них был несколько ошеломленный вид. Обладай Липпинкотт способностью рассуждать более здраво, он счел бы их вид виноватым.

Бирс высморкался в платок и украдкой протер лицо. Глория выглядела не так безупречно, как обычно: бретелька ночной рубашки сползла у нее с плеча, почти вся левая грудь торчала наружу, губная помада была размазана. Впрочем, Липпинкотт не замечал мелочей.

Бирс встал, вытерев лицо. Он был молод, высок и широкоплеч.

– Как самочувствие пациентки, доктор? – осведомился Липпинкотт.

– Прекрасно, сэр! Лучше не придумаешь.

– Хорошо. – Липпинкотт улыбнулся жене и сказал, не глядя на врача: – Прошу нас извинить, доктор.

– Разумеется. Доброй ночи, миссис Липпинкотт, доброй ночи, сэр.

Когда он затворил за собой дверь, Липпинкотт проговорил:

– Славный малый.

– Это кому кто правится, – ответила Глория и раскрыла объятия, приглашая супруга к себе в постель.

Приближаясь к ней, Липпинкотт сбросил на спинку стула пиджак. О, как он ее любил! Скоро она подарит ему ребенка. Он надеялся, что это будет сын. Сидя на постели и испытывая сильное желание оказаться у нее в объятиях, он опять содрогнулся, вспомнив, зачем пришел. Его большая костлявая рука сжала ее руку.

– Что случилось, Элмер? – испуганно спросила она.

– Ты видишь меня насквозь, не правда ли?

– Не знаю. Но я вижу, когда ты бываешь озабочен. Когда ты приходишь угрюмым, я знаю, что тебя что-то беспокоит.

Он невольно улыбнулся, но улыбка была лишь вспышкой, которая мгновенно погасла, не оставив на его лице ничего, кроме боли.

– Выкладывай все начистоту, – сказала Глория. – Неужели стряслась беда? У тебя такой вид, будто...

– Да, беда, – подтвердил Липпинкотт.

Он ждал ее ответа, однако она молчала. В спальне воцарилась невыносимая тишина. Он отвернулся и заговорил, глядя в пол:

– Прежде всего я хочу заверить тебя, что я люблю тебя и нашего ребенка.