Уоррен Мерфи - Крайний срок

Если бы недоверие к людям фигурировало в олимпийской программе, Зак Мидоуз был бы абсолютным рекордсменом. Он не испытывал доверия к жокеям с итальянскими фамилиями. Он был убежден, что перед скачками они часами просиживают в раздевалке, решая, кому какой забег выиграть. Они всегда назначали победительницей именно ту лошадь, на которую не ставил Зак Мидоуз. Он усматривал в этом средиземноморскую изворотливость.

Он не доверял полицейским. Ему еще не попадался фараон, не берущий взяток и не имеющий летнего домика. Ему не внушали доверия экзаменаторы, отбирающие кандидатов для государственной службы: они трижды преграждали ему путь в полицейское управление, где ему очень хотелось работать, чтобы тоже дорваться до взяток и купить летний домик. Не вызывали его доверия и торговцы недвижимостью, предлагающие летние домики.

Зак Мидоуз не доверял женщинам, изъявлявшим желание установить слежку за мужьями, путающимися с другими женщинами. Обычно за таким желанием стоит связь жены с другим мужчиной и мечта о разводе, однако слишком велика вероятность перемены планов и попытки оставить услуги Мидоуза невознагражденными. В подобных случаях Мидоуз начинал со слежки за самой женщиной, чтобы, выяснив, с кем она встречается, передать информацию мужу, если она впоследствии вздумает оставить сыщика с носом.

Он не доверял также обладателям смуглых физиономий, уличным торговцам часами, чернокожим, либералам, таксистам, евреям, врачам, букмекерам, страховым компаниям, американским автомобильным компаниям, иностранным автомобильным компаниям и мастерским, где всего за 20 минут и за каких-то пятнадцать долларов могут якобы поменять глушитель.

Однако сам он считал себя не недоверчивым, а, напротив, слишком мягкосердечным человеком, простофилей, изредка вспоминающим о необходимости глядеть на жизнь трезво. Подозрительность совершенно необходима, чтобы выжить в Нью-Йорке, где все впиваются друг другу в глотку. Иногда Заку Мидоузу казалось, что он обрел бы счастье в бревенчатой хижине, где-нибудь в северной чащобе. Беда в том, что он не испытывал доверия к колодезной воде и уж тем более – к диким зверям, которые только и ждут, когда вы повернетесь к ним спиной.

Почему же он поверил человечку, сидевшему по другую сторону многократно прижженного сигаретами стола, нервно теребившему перчатки и избегавшему встречаться глазами с мутноглазым Мидоузом? Тем более, что он мямлил что-то невразумительное; прошло уже десять минут, а туман никак не рассеивался.

– Последняя попытка, – решил Мидоуз. – Вы крадете мое время. Мне надоело бесплатно выслушивать вашу брехню.

Человечек вздохнул. У него были длинные худые руки с коричневыми пятнами на пальцах, словно он всю жизнь возился с реактивами.

– Вы когда-нибудь слыхали о семействе Липпинкоттов? – спросил он.

– Нет, – ответил Мидоуз. – Последняя моя машина была собрана на их заводе, я покупал горючее на их заправках, я задолжал шести их банкам и в свободное время смотрю телепрограммы по их каналам. Разве что на деньгах в моем кошельке еще не напечатаны их портреты, но и этого осталось недолго ждать – дайте им только скупить остаток страны. Разумеется, я слыхал о семействе Липпинкоттов! Что я, по-вашему, полный болван?

Мидоуз глубоко вздохнул, пожал плечами и надул щеки. Сейчас он походил на разгневанного ерша.

Человечек задрожал. Его хрупкая рука взметнулась, словно готовясь отвести удар.

– Что вы, что вы! – пролепетал он. – Это я так, к слову.

– То-то же.

Мидоуз прикидывал, успеет ли он разобраться с посетителем и вовремя позвонить букмекеру. В первом и втором заездах в Бельмонте скакали жокеи-итальянцы. Он, как обычно, собирался заключить двойное пари.

Человечек взволнованно оглянулся на дверь убогой конторы и подался вперед.

– Липпинкоттов собираются убить.

Мидоуз откинулся на спинку скрипучего стула и сложил руки на груди. Лицо его выражало крайнюю степень отвращения.

– Кто, интересно? Англия? Франция? Какая-нибудь негритянская страна, каждую неделю меняющая название? Кто может убить Липпинкоттов, не объявив предварительно войну Америке?

– И все-таки! – не унимался человечек. Сейчас он смотрел Мидоузу прямо в глаза, а тот отводил взгляд.

– Зачем вы мне об этом говорите? Какое мне или вам до этого дело?

– Липпинкотты об этом не знают, а я знаю. Я знаю, кто собирается их убить. По-моему, их спасением мы заработали бы неплохие денежки.

– Почему «мы»? – осведомился Мидоуз.

– Потому что одному мне это не под силу, – ответил человечек.

Его голос звучал все более уверенно. Он уже не комкал перчатки. Сделав первый шаг, он успокоился и решительно устремился вперед.

Его звали Джаспером Стивенсом. Он работал в частной медицинской лаборатории, финансируемой из фонда Липпинкоттов. Пока он говорил, Мидоуз вспоминал состав семейства Липпинкоттов.

Первый – папаша, Элмер Липпинкотт. Ему уже стукнуло 80, но об этом ему никто не напоминал, поэтому он вел себя, как тридцатилетний. Недавно он женился на молоденькой блондинке. Начинал он простым рабочим на нефтеразработках и впоследствии признавался: «Разбогател я потому, что был самым отъявленным мерзавцем среди всех остальных». Лицом и глазами он походил на ястреба. Пресса любила расписывать его эксцентричность, что не соответствовало действительности. Просто Липпинкотт-старший, величаемый «Первым», всегда делал то, что ему нравилось.

У него было три сына. Старший, тоже Элмер, по прозвищу Лэм, был заправилой в принадлежащей Липпинкоттам промышленности: он распоряжался заводами по производству автомобилей, телевизоров и сборных домиков.

Второй, Рендл, ведал семейными финансами. К его епархии относились банки, инвестиционные фонды, брокерские конторы и зарубежные инвестиции.

Третий сын, Дуглас, стал дипломатом. Он вводился в действие, когда правительство обсуждало налоговые послабления, платежные балансы и способы интенсификации торговли. Он вел переговоры с главами других государств, когда Липпинкоттам хотелось приняться за эксплуатацию нового нефтяного месторождения или построить очередное автосборочное предприятие.

Мидоуз неожиданно для себя вспомнил о них очень многое. Месяц назад, сидя в парикмахерской, он прочитал о них статью в журнале без обложки. Рядом со статьей красовалась фотография всего семейства. Элмер Первый сидел, рядом с ним стояла его новая белокурая супруга. С другой стороны кресла стояли все трое сыновей. Мидоуз удивился, как мало они напоминают отца. В их облике не было папашиного металла, папашиной суровости, они выглядели мягкими, упитанными. Мидоуз подумал тогда: хорошо, что не они, а их отец был рабочим на прииске, потому что у них не получилось бы такого рывка. Только у младшего, Дугласа, было подобие волевого подбородка.