Уоррен Мерфи - Крайний срок

Умирающий издал нечленораздельный звук.

– Не слышу, – сказал Римо.

Звук не обрел членораздельности. Тогда Римо вынул у умирающего изо рта его правый локоть.

– Ну, говори.

– К черту соотечественников-киприотов!

– Так я и думал, – ответил Римо. – Если я повстречаю еще кого-нибудь из них, обязательно передам им твои слова.

Он снова вышел в холодную ветреную ночь и легко зашагал по снегу назад к обледеневшему склону.

Да, он – человек. Римо улыбнулся. Иногда совсем неплохо ощущать себя человеком.

Однако стоило ему ступить на борт баржи, качавшейся на озере Уиннипесоки, как иллюзия была поколеблена. Выяснилось, что у Римо обе ноги – левые и что по сравнению с ним гиппопотамы – солисты балета, а трубный звук, издаваемый слоном, – просто шепот любви.

Римо сменил черный комбинезон на хлопчатобумажные брюки и белую майку. Взгляд его был обращен на престарелого азиата, только что сообщившего ему все это. Азиат сидел на циновке; вокруг него были расставлены чернильницы, валялись гусиные перья, на коленях у него лежал большой кусок пергамента, за спиной – еще несколько таких же кусков.

Все пергаменты, включая тот, что лежал у азиата на коленях, были девственно чисты.

– Сегодня тебе не пишется, Чиун? – спросил его Римо.

– Мне бы всегда писалось, – ответил Чиун, – не будь у меня такой тяжести на сердце.

Римо отвернулся и устремил взгляд в окошко. В ночном небе все еще поблескивали звезды, но светлеющий горизонт предвещал близкую зарю.

– Выкладывай, чем я мешаю тебе жить на этот раз, – произнес Римо, не оборачиваясь.

– Очень полезное замечание, – сказал Чиун.

– Вдумчивое. Я – вдумчивый человек. Я понял это сегодня ночью там, на горе: я – человек, только и всего. Все твои глупые корейские басни насчет Шивы-Дестроера и моей божественной сущности – чистый вздор. Я – человек.

– Ха! – отозвался Чиун. – Ты сказал «вдумчивый»? – Говорил он пронзительным голоском, но на безупречном английском, без малейшего акцента. – Мне смешно! Ты – вдумчивый? Ха-ха-ха!

– Да, вдумчивый, – сказал Римо. – Потому что стоит лишить тебя возможности клеймить меня – и тебе придется смириться с фактом, что ты не способен ничего написать.

– Я не верю собственным ушам, – сказал Чиун.

– Повторяю: не можешь написать ни словечка. Тебе не написать ни сценария, ни книги, ни рассказа, ни сентиментальных стишков, даже если ты заставишь какой-нибудь журнал заключить с тобой договор. А уж такие стишки способен накропать каждый!

– Легко сказать, – молвил Чиун. – Пустая детская похвальба!

– Стихотворение номер одна тысяча триста шесть, – сказал Римо. – «О, цветок, о, цветок с лепестками. О, цветок с чудесными лепестками. К тебе летит пчела, большая пчела. О, пчела, ты видишь цветок? О, цветок, ты видишь пчелу? Раскройся, цветок, прими пчелу! Лети быстрее, пчела, приветствуй цветок!»

– Довольно! – взвизгнул Чиун. – Довольно! – Он стремительно вскочил на ноги и вытянулся, как струйка пара из носика чайника. Он был мал ростом, его желтая кожа была усеяна морщинами, как и подобает в 80 лет от роду. Его желтое парчовое одеяние разгладилось, карие глаза смотрели укоризненно.

– Давно бы так! – сказал Римо. – Такую чушь напишет любой. Хочешь послушать еще?

– Никто не смог бы писать, когда приходится столько отвлекаться.

– Такие стихи может писать кто угодно и когда угодно, – сказал Римо. – Единственное, что спасало их от участи всемирного посмешища на протяжении двух тысяч лет, – это то, что они написаны по-корейски, поэтому никто не знает, насколько они плохи.

– Не понимаю, как можно, начав беседу в столь любезном тоне, так быстро перейти на гадости, – сказал Чиун, – Все белые – безумцы, но ты – образчик нестерпимого безумия.

– Все правильно, – сказал Римо. – Я совсем забыл: я собирался позволить тебе взвалить на меня вину за то, что тебе не пишется. Ну, папочка, признавайся, что тебе помешало. Наверное, мое дыхание? Уж больно громко я дышу.

– Нет, – ответил Чиун. – Ты дышал не громче, чем всегда. Обычное кабанье хрюканье.

– Тогда что же? Наверное, мои мускулы! Ты услышал, как они вибрируют, и тебе не понравился ритм вибрации.

– Опять не то. При чем тут твои мускулы?

– А что? – допытывался Римо.

– Где ты провел ночь? – спросил Чиун. Он понизил голос, и Римо сразу насторожился.

– Сам знаешь. Мне пришлось залезть на гору и разобраться с бомбометателями.

– А где был я? – спросил Чиун.

– Не знаю, – пожал плечами Римо. – Наверное, здесь.

– То-то и оно, – сказал Чиун. – Ты всегда уходишь, а я всегда остаюсь. Я предоставлен самому себе.

– Погоди-ка, Чиун, – встрепенулся Римо. – Давай разберемся. Ты хочешь работать вместе со мной?

– Возможно. Во всяком случае, мне нравится, когда меня об этом спрашивают.

– А я думал, что тебе нравится одиночество, – сказал Римо.

– Иногда нравится.

– Я специально привез тебя сюда, чтобы ты мог остаться один и писать.

– Меня угнетает снег. Не могу писать в снегопад.

– Поедем туда, где тепло. Например, во Флориду. В Майами всегда тепло.

– Тамошние старухи слишком много болтают о своих сыновьях и о врачах. А мне не о ком болтать, кроме тебя.

– Чего же ты хочешь, Чиун?

– Вот этого я и хочу, – сказал Чиун.

– То есть?

– Чтобы ты время от времени спрашивал меня, чего мне хочется. Возможно, иногда у меня будет появляться желание поработать. Мне хочется, чтобы ко мне относились как к личности, наделенной чувствами, а не как к мебели, которую спокойно оставляют, зная, что по возвращении найдут на прежнем месте.

– Договорились, Чиун: отныне я всегда стану задавать тебе этот вопрос.

– Хорошо, – молвил Чиун и принялся собирать с пола свои пергаменты, перья и чернильницы. – Я спрячу все это.

Он сложил свои сокровища в большой сундук, покрытый оранжевым лаком, – один из четырнадцати.

– Римо! – позвал он, опершись о сундук.

– Что, папочка?

– Доктор Смит нанял меня для того, чтобы я тренировал тебя. Я прав?

– Прав.

– Мое участие в выполнении заданий не оговаривалось, верно?

– Верно.

– Следовательно, если я перейду к активным действиям, следует пересмотреть размер оплаты.

– И думать забудь! Смитти хватит удар. Того золота, что он отправляет в твою деревню, и так хватило бы для того, чтобы управлять целой южноамериканской страной.

– Маленькой страной, – уточнил Чиун.

– Прибавки не будет. Он ни за что не согласится.

– А если ты попросишь?

– Он и без того считает мои траты чрезмерными, – покачал головой Римо.

– Я бы не вышел за пределы оговоренных президентом рамок повышения зарплаты, не приводящего к росту инфляции, – сказал Чиун.

– Попробуй. Что ты теряешь?

– По-твоему, он согласится?