Уоррен Мерфи - Тяжелый рок

– Я счел довольно примитивным, что вы прямо спросили, в каком номере живет Викки Стоунер. Просто невероятно, каким нужно быть глупцом, чтобы открыто спрашивать, где отыскать свою жертву. Невероятно глупо.

– Слушай-ка, белый, ты что, хочешь, чтобы тебе задницу надрали? – спросил Баренга.

– Не знаю, сможет ли твой маленький обезьяний мозг воспринять мою мысль, но если ты открыто заявляешь, что за кем-то охотишься, то сам становишься объектом охоты.

– Эй, что ты несешь? Пошел вон отсюда!

Ласа Нильсон вздохнул. Он взглянул в коридор направо, затем налево и, убедившись, что никто его не увидит, достал из кармана куртки маленький автоматический пистолет и всадил пулю 25-го калибра с медным носиком между правым и левым глазом чернокожего, которого, хотя он этого и не знал, звали Пигги. Выстрел прозвучал глухо, едва слышно, будто на диване разбили тарелку. Голова Пигги слегка дернулась, и он рухнул там, где стоял.

Войдя в комнату, Нильсон ногой закрыл за собой дверь.

– Уберите его под кровать! – приказал он.

Филандер с Баренгой еще не поняли, что случилось. Они тупо смотрели на Пигги, словно уснувшего на полу, если не считать крови, струившейся из переносицы.

– Запихните его под кровать, – повторил Нильсон, и до Баренги с Филандером вдруг дошло, что случилось. Стараясь не смотреть друг другу в глаза, они запихнули Пигги под кровать.

– Здесь кровь, – сказал Нильсон, кивая на место, где упал Пигги. – Вымыть.

Филандер было направился за тряпкой, но Нильсон кивком показал на верховного главнокомандующего Черным фронтом освобождения.

– Нет, ты. Как тебя зовут?

– Абдул Керим Баренга.

– Что это за имя?

– Афро-арабское.

– Оно ни африканское, ни арабское. Смочи тряпку. Теперь вот что. Пока я ждал в коридоре, я слышал, как вы заказывали еду. Ты дашь официанту хорошие чаевые. Ты заплатишь ему десять долларов, а в другой руке будешь держать еще сто и скажешь ему, что ищешь белую девушку, которую опишешь. Не говори «Викки Стоунер», а скажи, что у нее рыжие волосы и веснушки и что она – твоя возлюбленная, за которой ты приехал в Нью-Йорк. Не пускай официанта в номер. А ты… как тебя зовут?

– Филандер.

– А ты, Филандер, возьмешь поднос и подержишь дверь. Возьмешь поднос в левую руку, а правой придержишь дверь. Пустишь официанта только на порог, но не за дверь. Там буду стоять я, наготове с этим маленьким оружием, которого, если понадобится, с лихвой хватит и на вас обоих, и на официанта. Понятно?

– А если официант ничего про нее не знает?

– Официанты, повара, конюхи, лакеи, садовники, служанки, сторожа такие вещи знают. Они всегда были брешью в стене любого замка. Как исстари говорилось у нас в семье… Вы не знаете, что такое брешь в стене замка? Ну что ж, давным-давно люди считали, что безопаснее жить в каменных домах, похожих на крепости. Крепость – это укрепленное на случай нападения сооружение, в которое трудно проникнуть.

– Как банк или эти новые винные магазины, – подхватил Филандер.

– Точно, – подтвердил Нильсон. – И вот много лет назад мы поняли, что слуги являются брешью в стене, то есть дыркой. Словно кто-то взял и оставил дверь в винный магазин открытой на ночь.

– Ясно, – сказал Баренга. – Это стратегия. Как у великого черного Ганнибала.

– Какого Ганнибала?

– Ганнибал, негр. Он – африканец. Самый великий полководец.

– Не знаю, зачем мне все это, – сказал Нильсон, – но у нас есть немного времени. Во-первых, Ганнибал был великим полководцем, но не самым великим. Он потерпел поражение от Сципиона Африканского.

– Еще один африканец, – улыбаясь заметил Баренга.

– Нет, его так прозвали после того, как он разгромил войска Ганнибала при Заме в Северной Африке. Сципион был римлянином.

– Макаронники врезали Ганнибалу? – в изумлении переспросил Баренга.

– Да, в некотором смысле.

– Им удалось победить черного Ганнибала?

– Он не был черным, – возразил Нильсон. – Он был карфагенцем. Это в Северной Африке. Но карфагенцы на самом деле были финикийцами. Они пришли из Финикии… теперь это Ливан. Ганнибал был белым. Семитом.

– А разве семиты… они, значит, не чернокожие?

– Нет, и никогда такими не были, за исключением тех, которые смешались с черными.

– Но Ганнибал был негром, настоящим негром. Я видел по телевизору. В рекламе лака причесок в стиле «афро». У него даже волосы были заплетены в косички «кукурузкой». Белые таких причесок не носят.

– Сдаюсь, – сказал Нильсон. – У тебя есть деньги на чаевые официанту?

– Я не даю никаких… – Баренга увидел, как маленькое зловещее дуло поднялось до уровня его головы. – Нету «бабок».

Нильсон ловко скользнул левой рукой в карман, причем пистолет в другой руке не шелохнулся. Вынув из кармана несколько новых банкнот, он бросил их на кровать.

– Запомни. Десять долларов чаевых. Держи его по ту сторону двери. Тебе нравится эта рыжая девчонка с веснушками. Держи сто долларов так, чтобы их было видно. И сними эту дурацкую тюбетейку. С таким головным убором никто не поверит, что ты готов заплатить сотню, чтобы найти женщину.

– Это мои национальные цвета, – возразил Баренга.

– Сними.

В дверь постучали.

– Ваш заказ.

Тюбетейка Баренги упала позади него на кровать.

– Входите, – откликнулся Баренга, нервно косясь на маленький пистолет.

Открыв дверь правой рукой, Филандер левой рукой вкатил в номер двухъярусный сервировочный столик-тележку, накрытый белой салфеткой. Поднявшись с кровати, Баренга подошел к двери.

Официант оказался кругленьким толстячком с розовым личиком херувима. Едва увидев в руке Баренги десятидолларовую бумажку, он немедленно превратился в сторонника либерализма и расового равноправия: «Благодарю вас, сэр». Лишь три минуты назад он обещал старшему по смене обернуть головы этих ниггеров подносами с едой.

Вкатив столик с подносами в комнату, Баренга продолжал стоять в дверях. Официант собрался было уходить, но тут Баренга, держа в правой руке стодолларовую бумажку, стал помахивать ею, словно дразня кота старым шлепанцем.

Завидя банкноту, официант остановился. Он разглядел светло– и темно-зеленые тона на кремового цвета бумаге, заметил нули в уголке купюры и решил, что либерализм – слишком пассивная позиция для последней трети двадцатого столетия. Пора становиться сторонником радикальных действий.

– Сэр? – вопросительно произнес он, заглянув водянистыми голубыми глазами в глаза Баренги. – Что-нибудь еще, сэр?

Он вновь взглянул на купюру в руке Баренги.

Баренга соображал, как бы им с Филандером сохранить эту сотню, положив начало революционному капиталу. Но, заметив, как шевельнулся рукав Нильсона, стоявшего за дверью, решил, что революция подождет.