Йозеф Гелинек - 10-я симфония

— Как-как?

— Это испанское выражение. Так говорят о ком-то очень чувствительном.

— Ah bon, [18] Понятно (фр.). — удовлетворенно сказал француз. — Беатрис дома?

— Да, дома. Но не советую тебе к ней приближаться.

Франсуа Робишон растерялся, хотя в тоне собеседника не было ни угрозы, ни агрессии, скорее родительская опека.

— Почему я не должен приближаться к твоей дочери? — спросил он.

Дон Леандро огляделся, словно хотел убедиться, что никто их не слышит, затем прошептал ему что-то на ухо. Не успел Франсуа откликнуться, как их прервал парень, который должен был содержать в безупречном порядке огромную, покрытую песком арену манежа. Это помещение, построенное с монументальной барочной пышностью архитектором Йозефом Эмануэлем Фишером фон Эрлахом в 1729–1735 годах, предназначалось для обучения молодых аристократов верховой езде. Сейчас здесь происходили великолепные показы лошадей для избранной венской публики и путешественников, съезжавшихся поглядеть на них со всех концов Европы.

— Извините, дон Леандро, — сказал парень. — Там у ворот вас спрашивает один человек. Этот сумасшедший композитор, Людвиг ван Бетховен.

Заслышав это имя, Инситато II беспокойно заржал. Ветеринар же, напротив, расцвел:

— Бетховен здесь, в Школе? Он сказал, что ему нужно?

— Нет, сеньор де Касас. Он только привел с собой мальчика.

— Хорошо, впусти их. Немедленно.

Робишон хотел услышать продолжение того, что начал говорить ему ветеринар, но тот поспешил с ним попрощаться.

— Ну а Беатрис…

— Потом, потом, Франсуа. И помни: ни воды, ни корма, пока я тебе не разрешу.

На этом парень, наездник и доктор покинули конюшню Школы.

— Что именно вам нужно для коня, герр Бетховен, и в какой он сейчас конюшне? — спросил дон Леандро, удобно усадив композитора и мальчика у себя в квартире.

Овдовевший ветеринар был в Школе верховой езды единственным, кто по желанию императора жил в одном из флигелей Хофбурга, чтобы при необходимости немедленно оказать лошади медицинскую помощь. Липицианы были необыкновенными существами, поэтому их дорогостоящее обучение длилось годами, а тщательному уходу, которого они требовали, позавидовало бы большинство горожан. Помещение, принадлежавшее врачу, состояло из пяти комнат: двух спален — его и его единственной дочери, девушки двадцати трех лет, изучавшей композицию в Венской консерватории, кухни, помещения для прислуги и кабинета, в котором дон Леандро принял Бетховена и его юного спутника.

Герхард вытащил из кармана разговорную тетрадь и подал ее дону Леандро.

— Вам придется писать здесь все, что вы хотите спросить у герра Бетховена, потому что он совершенно глух, — пояснил мальчик.

Прочитав вопрос, композитор рассказал своему собеседнику, что конь все еще находится в конюшне в усадьбе его друга фон Брейнинга, километрах в сорока от Вены, и что ему хотелось бы подыскать для него конюшню и уход где-нибудь поближе.

— К тому же я не хочу, чтобы бедное животное страдало от дурного обращения, — пояснил композитор. — Еще и потому, что маленький Герхард мне этого не позволит.

— «Вы собираетесь часто ездить верхом?» — спросил его ветеринар с помощью тетрадки.

— Увы, в моем возрасте меня надолго не хватит, — отвечал композитор с печальной улыбкой.

Дон Леандро выслушал множество жалоб Бетховена на пошатнувшееся здоровье, затем написал в тетрадке: «Вы когда-нибудь слышали о гиппотерапии?»

Бетховен отрицательно покачал головой.

Ветеринар объяснил ему, что гиппотерапия — это новый, революционный метод лечения, основанный на использовании движений лошади для стимуляции мышц и суставов пациента.

— Доктор, мои недуги в основном связаны с пищеварением, — пояснил композитор.

— «Да, но вы только что сказали, что вследствие плохого здоровья ваше состояние духа не всегда благоприятно для творчества».

— Это правда. Бывают дни, когда я так подавлен, что у меня нет сил даже дать небольшой урок гармонии маленькому Герхарду.

А мальчик уже несколько минут как встал со своего стула и теперь без стеснения, как умеют только дети, разглядывал находившиеся в кабинете гравюры и различные предметы, связанные с конным спортом.

— «Гиппотерапия, герр Бетховен, — продолжал ветеринар, — удивительным образом может помочь вам улучшить психическое состояние. Это, в свою очередь, усилит вашу выносливость и сделает вас менее предрасположенным к кишечным катарам».

— Но каким образом? — спросил композитор, у которого после каждой из немногих верховых прогулок, которые он совершил в жизни, всегда болел копчик.

— «Во-первых, нужно научиться сидеть верхом. Здесь, в Школе, мы можем научить этому кого угодно. И как только вы почувствуете себя на коне свободно, то увидите, как улучшится ваше физическое и психическое состояние. Конь, когда бежит рысью, передает всаднику около ста десяти различных движений в минуту; так что нет ни одной мышцы или области тела, от копчика до головы, которые не подвергались бы воздействию. Это улучшает равновесие и подвижность пациента, хотя влияет и на другие сферы — скажем, на общительность и поведение».

Этот странный письменно-словесный диалог был прерван женским голосом, раздавшимся за дверью:

— Папа?

— Входи, дорогая. У меня здесь гость, с которым, я уверен, ты захочешь познакомиться, — сказал дон Леандро, обращаясь к дочери.

— Папа, пожалуйста, выйди на секунду.

Доктор в некотором замешательстве поднялся и виновато посмотрел на Бетховена:

— Извините, это секундное дело.

Выйдя из кабинета, дон Леандро оказался лицом к лицу с разъяренной дочерью.

— Ты сказал Франсуа, что у меня, возможно, оспа?

— Чтобы он оставил тебя в покое, девочка. Ты сама жаловалась мне, что он надоедлив.

— Когда мне понадобится твоя помощь, чтобы прогнать какого-нибудь надоеду, я дам тебе знать. Больше не лги от моего имени. Представь себе, что эта новость дойдет до консерватории и меня отправят в карантин.

— Согласен, девочка, я больше не буду вмешиваться в твои дела. А сейчас пойдем в мой кабинет. Хочу представить тебя одному человеку, о котором ты говорила мне столько раз, что, можно подумать, ты с ним знакома.

Отец и дочь вошли в кабинет, где сидел композитор, и доктор, светясь отцовской гордостью, сказал:

— Герр Бетховен, это моя дочь, Беатрис де Касас.

Вена, сентябрь 1826 года

— Опять рисуешь меня мрачным? — с неудовольствием спросил Бетховен, позируя для портрета, который писал его друг Йозеф Карл Штилер. — Вот когда ты несколько лет назад писал императора Франца Первого, то делал все, чтобы его величество предстал на портрете с самым безмятежным выражением лица. А меня всегда изображаешь старым мизантропом, страдающим и больным.