Игорь Акимов - Храм

Не прокатила. И слава богу, что не прокатила. Ведь без этой боли чем бы жил? Ведь только эта боль не позволяла превратиться в робота. Или в животное.

Илья стоял перед храмом, смотрел на него — и ничего не чувствовал. У него не было с храмом общих рецепторов. Разумеется, он мог бы оценить гармонию храма, его мощь сжатой пружины, но для этого нужно было специально думать, а специально думать Илья не хотел. Вот так бывает: знаешь, что перед тобой человек интересный, необычный, человек, который может приоткрыть тебе дверь в новый для тебя мир, и кто знает, возможно, это изменит твою жизнь; ты это знаешь, и не делаешь ни одного шага навстречу. Может быть, даже постараешься отойти. Ничего таинственного в этом нет. Если ты полон, зачем лить через край? Другой вариант: если ты энергетически пуст, что бы перед тобой ни клали — ты все равно не сможешь это поднять. В обоих случаях работает инстинкт самосохранения. Тебя нет для меня, сказал Илья храму. Ты — всего лишь упаковка того, что я ищу. Поэтому не важничай, не напускай на себя значительности, я все равно этого не замечу.

Строительных бригад было две. Одна — сразу видно — местные мужики, другая — поголовно еврейская; эти лепили к боковой стене храма просторную пристройку. Пока стены пристройки поднялись всего на четыре-пять метров, поэтому было видно, что кирпича не жалели. Очевидно, ориентировались на ширину стен храма. Странно, что обошлись без железобетонных плит; получилось бы и быстрей, и дешевле. Потом — если б уж очень захотелось, например, чтобы новодел не отличался от прежней постройки, можно было бы обложить железобетон кирпичом. Впрочем, тут же сообразил Илья, железобетон — дело временное, а ведь они, небось, уверены, что это место выбрано Богом, и потому строят на века. Навсегда. Кстати, синагога — это еще один дактилоскопический отпечаток Матвея. Все сходится. Любопытно было бы послушать, какими словами он убалтывал Строителя засунуть синагогу под крыло православного храма.

Илья направился к храму; уже у входа понял, что идет один, и обернулся. Искендер стоял все на том же месте. Он даже не заметил, что Ильи рядом нет. Его глаза были странными, остекленевшими: он глядел в себя. Он что-то понял — и был ошеломлен своим открытием. Это хорошо: сейчас любая информация продвигала их к цели. Жаль, времени мало… Но с каких это пор я жалею о времени? Вроде бы прежде это за мной не водилось…

Илья возвратился.

— Что-нибудь случилось?

— Один проект, — сказал Искендер.

— Не понял…

— Один человек проектировал и храм, и этот новый придел. Одна рука. — Глаза Искендера были широко открыты, лицо преобразилось от внутреннего света. — Я еще издали увидал, что храму чего-то недостает. Его целостность была не завершена. Вот такое же чувство я испытал на Нерли, еще студентом, когда глядел из окна автобуса на приближающийся храм Покрова. Он был прекрасен, но это была прекрасность осколка чего-то большего. Осколка, который сохранил гармонию целого… Но там я был готов к такому восприятию — история храма мне была известна. И вдруг — здесь — то же чувство…

— Постой, — сказал Илья. — Но ведь мы шли с той стороны, откуда этого придела не видно… — Он подумал, но так и не нашел ответа. — Как же ты мог ощутить недостачу?

— Откуда я знаю? — радостно рассмеялся Искендер. — Что-то в нем было, в этом храме, в этой массе… — Он вдруг нашел подходящее слово. — Вот: при всей своей гармонии, храм показался мне усеченным… Или вот так будет точнее: он показался мне зажатым. Лишенным свободы. — Искендер видел, что Илья не вполне понимает его, и потому испытал нечто вроде досады. — Ну представь бутон. Это еще не цветок. Но уже и цветок — накануне его свободы.

— Ты поэт, — улыбнулся Илья.

— В нашем народе каждый мужчина — поэт, — убежденно сказал Искендер.

— А тебе не кажется, — сказал Илья, — что с этой пристройкой храм станет кособоким, потеряет свою гармонию?

— Так ведь с противоположной стороны, где пока ничего нет, — должен быть точно такой же придел! — Илья никогда не видел Искендера таким. Ему здесь будет хорошо, подумал он. — Именно это я и ощутил! Сразу ощутил, с первого взгляда. А сейчас понимаю, отчего это чувство возникло: этот храм задуман не прямоугольным. В плане — если сверху посмотреть — он должен иметь форму креста. Традиционное решение. Оно объясняет удлиненность храма. — У Искендера вдруг родился еще один образ — и он опять рассмеялся от удовольствия. — Чтобы взлететь — ему недоставало крыльев!

Илья подумал.

— Как-то нелепо выходит… Зачем две синагоги?

— А с другой стороны и не должно быть синагоги.

— То есть?

— Любой молитвенный дом: протестантский, католический, исламистский, буддистский, — да мало ли какой! Лично мне это безразлично — я говорю об архитектурном замысле.

— Не горячись — это интересный вопрос. — Илье было действительно интересно; в эту минуту он даже не помнил, зачем сюда пришел. — Ведь если другой придел достанется, предположим, католикам, то как быть представителям остальных конфессий?

Вопрос был простой, более того — очевидный, но он остановил Искендера, как удар в лоб. Именно так. Еще несколько мгновений назад он летел, парил, наслаждаясь гармонией, с которой ему посчастливилось соприкоснуться, наслаждаясь собой, своей способностью по одному намеку прочесть замысел великого человека; ведь это как бы уравнивало их! Правда, даже в эти мгновения полета где-то в глубине сознания Искендера червячком копошилась мыслишка, что это не его полет, что он только пассажир; его несут в ладонях, подносят так, чтобы все удобно и ясно открылось: посмотри… Но все же был полет! И была эйфория! — такое редкое мгновение, когда ощущаешь себя не мыслящей глиной, а Творцом. Пусть маленьким, эфемерным — но Творцом… И вдруг — простой вопрос — и сказочное переживание — такое реальное! — оказывается всего лишь сном…

Он не сдался сразу. Хотя вопрос Ильи сломал его игрушку, при этом он предоставил Искендеру еще один шанс. Ведь вопрос так точен, что ответ на него — прямо перед тобой. Расслабься — и войди в эту дверь. Ведь она открыта…

Увы, случилось то, что в таких же ситуациях происходило с ним и прежде: Искендер зажался — и голова стала пустой-пустой… Дело не в голове, дело в душе. Голова у меня хорошая, с горечью подумал Искендер, а вот душа — рабская…

Но Илья ждал ответа. В его глазах был неподдельный интерес и ни малейшего нетерпения. Значит, переживание Искендером очередной творческой неудачи длилось всего несколько мгновений.

— Ах, командир!..

Искендер произнес эти два слова — и ему сразу стало легче. Вот где спасение! Нужно говорить, говорить что угодно — и каждое очередное слово, как лопатой, будет снимать с души часть придавившего ее груза. Разве это не шанс вернуть душе свободу, и такой незаметный — еще минуту назад неосознаваемый — покой?