Теренс Стронг - Смерч над Багдадом

Она не ответила. Понимая, что этот человек, с которым они едва знакомы, разгадал ее сокровенную тайну, молча ждала, когда закипит кофе.

Подала ему чашку и проговорила:

— Я тебе не нравлюсь.

— Ни да, ни нет. Я занят делом.

— Ты всегда занимался тем, что убивал людей?

Он секунду разглядывал ее, согревая застывшие в нетопленной комнате руки о горячую чашку.

— Почти.

— Тебе нравится это дело?

— Иногда. Но чаще это вопрос выживания. Я или он.

— А зачем ты здесь, в Греции? Ради какой-то идеи?

— Я зарабатываю деньги.

— Тебе платят деньги за идею, в которую ты веришь? За борьбу в Ирландии?

Ему захотелось ударить ее. Заорать и сказать, что она просто запутавшаяся глупая сучка. Что он видел сотни мужчин и женщин, убитых за идею, в которую верил кто-то другой. Что она влезла в свою борьбу, пытаясь загладить вину за то, что родилась в рубашке и ей никогда не приходилось, подобно другим, бороться за существование. Но это было бессмысленно, ибо фанатики вроде Софии Папавас никогда не признают правду, даже если она стоит у них прямо перед глазами.

Вместо этого он сказал:

— Все мы во что-нибудь верим.

Она сверкнула глазами, ошибочно заключив, что пробила брешь в его стальной броне.

— Обещаю, что в отличие от других женщин, которых ты встречал в своей жизни, никогда тебя не предам.

Небо над холмами начинало светлеть, обрисовывая голые склоны.

— Рад это слышать, София. Правда рад.

В половине восьмого Корриган и София встретились с Мегги и Мойланом, и все вместе они смешались с толпой скучившихся на деревенской площади сборщиков апельсинов, одетых во что попало.

Люди стояли в промозглой утренней сырости, переминались с ноги на ногу, пытались дыханием согреть побелевшие от холода пальцы, и пар, как густой туман, вырывался из раскрытых ртов. Потом на главной улице появились первые машины, а с ними и работодатели, которые расхаживали, придирчиво разглядывая выстроившихся в ряды работников, словно рабовладельцы былых времен.

— Три тысячи драхм за пятьдесят ящиков, — объявил один фермер.

Кучка готовых работать за любые деньги славян с изможденными лицами рванулась вперед.

Другие остались на месте, ожидая более выгодных предложений.

— Четыре тысячи, — крикнул другой. — И сотня драхм премии за каждый ящик сверх пятидесяти.

Третий искал рабочих поопытней, понадежней.

— Будете собирать у подножия холмов. Сбережете спины.

Компания Мойлана, следуя указаниям Георгоса, держалась в сторонке. Приехавший в красном пикапе «тойота» фермер узнал их сразу.

— Требуются надсмотрщики. Чтобы умели водить машину. Четыре с половиной тысячи в день каждому. — Не обращая внимание на лес взметнувшихся рук, он кивнул Мойлану. — Давайте вы, четверо. Лезьте в кузов.

В пикапе уже сидела бригада, состоящая из людей разной национальности, и фермер взял курс на окутанные облаками горы.

Каменистая дорога закончилась у дальнего горного перевала, где на склонах высились бесконечные ряды апельсиновых деревьев, а под нижними их ветвями ползли, извиваясь, как черные змеи, ирригационные трубы. Фермер подождал, пока рабочие разберут пластиковые ящики и разойдутся по своим рядам. Прежде чем дать задание новым надсмотрщикам, он обменялся с Софией несколькими греческими словами.

— Что он сказал? — спросил Мойлан.

— Сказал, что не знает, зачем мы здесь, и знать не желает. Говорит, если мы будем собирать апельсины, он нам заплатит, а если нет, то нет. — Это казалось Софии забавным. — Днем мы можем пользоваться этим пикапом, но к трем часам должны возвращаться, чтобы грузить ящики. Велел позаботиться о заправке.

Мойлан окинул взглядом огромную апельсиновую плантацию. Занятые работой сборщики, казалось, не обращали внимание на окружающих.

— Позаботимся и поработаем. Вы, девочки, наберите пару ящиков, поставьте где-нибудь рядом с другими. Мы с Лу займемся делом.

Девушки одарили его сердитыми взглядами, нехотя вытащили по ящику из общей кучи и поплелись к остальным рабочим. Заморосил дождь.

Все пошло заведенным порядком. Каждый день Мойлан и Корриган оставляли девушек в садах, а сами брали машину, якобы отправляясь присматривать за работой бригад сборщиков или возить полные ящики на ферму. На самом же деле они занимались рекогносцировкой и организацией двух намеченных акций на базе в Сауда-бей.

Два дня ушло на поездку в далекий город Ираклион, где они присмотрели подходящий грузовик для гранатомета, из которого будут выпущены снаряды с ампулами антракса. Следующей ночью они угнали его из двора со стройматериалами и оставили в приготовленном Георгосом уединенном амбаре в горах.

— Ты ублюдок! — бросила Мегги Мойлану в первый же день. Лицо ее было усталым, кожа исцарапана ветками, волосы покрыты пылью. Она сердито показала руку с обломанными, грязными, кровоточащими ногтями. — Ты знал, что все так будет!

Он только хмыкнул и отвернулся.

Конечно, ни у Мегги, ни у Софии не хватало духу протестовать. Да и сил, как у всех прочих сборщиков, оставалось к вечеру лишь на еду, потом они валились в кровать и засыпали мертвым сном.

Суббота подарила благословенную передышку.

Полдня провалявшись в постели, женщины собирались привести себя в порядок в надежде провести вечер в цивилизованной Ханье.

Мойлан следил за Мегги, которая вышла из душа в купальном халате, покопалась в своих вещах, выбрала одежду и вновь направилась в ванную.

— Одевайся здесь.

Она вздрогнула от неожиданности.

— Что?

— Ты слышала. Я хочу посмотреть.

— Ради Бога, Кон. Между нами все кончено, раз и навсегда. Разве ты этого не понимаешь?

Губа его дернулась.

— А ты сама понимаешь?

Она рассмеялась резким прерывистым смехом. Господи, как же она ненавидит его, ненавидит за то, что боится. Ненавидит эту властность. Взгляд этих бритвенно-острых глаз, которые словно распарывают на ней платье, этот жестокий изгиб губ, которые то ли улыбаются, то ли нет, заставляя ее повиноваться.

На сей раз она решила держаться твердо.

— Я себя понимаю, Кон. И тебя. Меня обманули и изнасиловали, когда я была ребенком, ведь ты это знаешь, правда? Ты этим воспользовался, сыграл на том, что я чувствовала себя виноватой. Ты поставил на мне маленький психологический эксперимент, так? Подчинял себе силой, управлял моими мыслями. — В ее тоне зазвучало презрение. — Превращал меня в ручную мышку.

Теперь он определенно улыбался, показывая хорошо памятные ей крепкие белые зубы.

— В мышку-норушку, точно. Только дело все в том, Мегги, что тебе нравилось быть обманутой. Именно поэтому ты и чувствовала себя виноватой. Я учил тебя принимать себя такой, какая ты есть, вот и все.