Стив Берри - Евангелие тамплиеров

Стефани все еще была не убеждена.

— Почему ты думаешь, что тамплиеры что-то спрятали? Разве их не арестовали слишком быстро? Откуда у них было время что-то скрыть?

— Они были подготовлены, — ответил Марк. — Хроники ясно говорят об этом. То, что сделал Филипп Четвертый, имело прецедент. Ста годами раньше был случай с Фридрихом Вторым, королем Германии и Сицилии. В тысяча двести двадцать восьмом году он прибыл в Святую землю отлученным от церкви, что означало, что он не мог командовать Крестовым походом. Тамплиеры и госпитальеры оставались верны Папе Римскому и отказались следовать за ним. Его сторону держали только его тевтонские рыцари. В итоге он подписал мирный договор с сарацинами, в результате которого Иерусалим был поделен надвое. Храмовую гору, где располагалась штаб-квартира тамплиеров, согласно этому договору, отдали мусульманам. Так что можешь себе представить, какого мнения о нем были тамплиеры. Он был безнравственным, как Нерон, его все ненавидели. Он даже попытался похитить магистра ордена. Наконец он покинул Святую землю в тысяча двести двадцать девятом году. На пути к порту в Акре местные жители забрасывали его экскрементами. Он ненавидел тамплиеров. И когда вернулся на Сицилию — захватил собственность тамплиеров и арестовал многих. Все это было записано в Хрониках.

— Значит, орден был готов? — спросил Торвальдсен.

— Орден уже был свидетелем того, что может с ним сделать враждебный правитель. Филипп Четвертый был похож на Фридриха. В юности он хотел вступить в орден, но ему отказали. Он затаил пожизненную злобу на братство. В начале его правления тамплиеры спасли Филиппа, когда он пытался обесценить французскую валюту и народ восстал. Его укрыли в парижском Тампле. После этого он чувствовал себя обязанным тамплиерам, а такое мало кому по душе. Так что да, к октябрю тысяча триста седьмого года орден был готов. К несчастью, нет никаких записей о том, какие меры предосторожности были приняты. — Взгляд Марка вперился в лицо Стефани. — Папа отдал жизнь поискам разгадки.

— Ему это нравилось? — произнес Торвальдсен.

Отвечая датчанину, Марк не сводил глаз с матери.

— Это была одна из немногих вещей, действительно приносивших ему радость. Он хотел доставить радость своей жене и себе, но, к сожалению, ему не удалось ни первое, ни второе. Так что он решил выйти из игры. Оставить нас всех.

— Я никогда не хотела верить, что он совершил самоубийство, — ответила она сыну.

— Но мы никогда этого не узнаем?

— Может, и узнаете, — внезапно сказал Жоффруа. В первый раз за все время молодой человек поднял взгляд от стола. — Магистр сказал, что вы можете узнать правду о его смерти.

— Что ты знаешь? — спросила Стефани.

— Я знаю только то, что мне сказал магистр.

— Что он сказал тебе о моем отце? — Марка охватил гнев. Стефани не могла вспомнить, чтобы он так злился на кого-то, кроме нее.

— Что у вас будет возможность узнать. Больше ничего. — Жоффруа говорил тихо и примирительно. — Магистр велел мне быть терпимым к вашим чувствам. Он сказал, что вы мой начальник и я должен относиться к вам только с почтением.

— Но кажется, только у тебя есть ответы, — заметила Стефани.

— Нет, мадам. Я знаю только метки. Ответы, как сказал магистр, должны найти вы все вместе.

Малоун последовал за Кассиопией в просторное помещение с потолком, укрепленным балками, и обшитыми панелями стенами, завешенными гобеленами, на которых были изображены кирасы, мечи, копья, каски и щиты. В длинной комнате, освещенной сверкающими канделябрами, возвышался черный мраморный камин. Из обеденной комнаты сюда пришли остальные, и он заметил необыкновенную серьезность на их лицах. Около окон стоял стол из красного дерева, на котором были разложены книги, документы и фотографии.

— Пришло время увидеть, к каким выводам мы можем прийти, — провозгласила Кассиопия. — На этом столе собрано все, что я смогла найти на интересующую нас тему.

Малоун рассказал остальным о дневнике Ларса и о том, что часть информации в нем фальшива.

— Включает ли это его слова о себе самом? — спросила Стефани. — Этот молодой человек, — она указала на Жоффруа, — прислал мне страницы из дневника, страницы, вырезанные его магистром. Там шла речь обо мне.

— Только вы можете знать, правду ли он сказал или нет, — ответила Кассиопия.

— Она права, — добавил Торвальдсен. — Дневник по большей части подделка. Ларс создал его как ловушку для тамплиеров.

— Еще одна вещь, которую вы удачно забыли упомянуть в Копенгагене, — едко сказала Стефани.

Торвальдсен не поддался на провокацию.

— Важно то, что де Рокфор считает дневник подлинным.

Спина Стефани выпрямилась.

— Вы сукин сын, нас могли убить, когда мы пытались вернуть его.

— Но не убили же. Кассиопия присматривала за вами.

— Думаете, это вас оправдывает?

— Стефани, неужели вы ни разу не утаивали информацию от ваших агентов?

Она придержала язык.

— Он прав, — заметил Малоун.

Она резко повернулась и уставилась на него.

— Сколько раз ты давала мне только часть картины? — продолжил он. — И сколько раз я потом жаловался, что нехватка информации могла меня убить? И что ты мне отвечала? «Привыкай». Тут то же самое, Стефани. Мне нравится это не больше, чем тебе, но я привык.

— Почему бы нам не перестать ссориться и не заняться делом? — предложила Кассиопия.

— И с чего нам начать? — спросил Марк.

— Я бы предложила начать с надгробия Мари д’Отпул де Бланшфор, тем более что у нас есть книга Штиблейна, которую Хенрик приобрел на аукционе. — Она указала на стол. — Вот она, открыта на странице с эскизом.

Они подошли ближе и начали рассматривать рисунок.

— В Авиньоне Кларидон объяснял нам это, — сказал Малоун и поведал им о неверной дате смерти — 1681 год вместо 1781, римской цифре MDCOLXXXI, в которую включен нуль, и о второй римской цифре — LIXLIXL, выгравированной в нижнем правом углу.

Марк взял карандаш со стола и записал на листке 59,59,50.

— Вот эти цифры в обратном порядке. Я опустил нуль в тысяча шестьсот восемьдесят первом. Кларидон прав, в римских цифрах не было нуля.

Малоун указал на греческие буквы на левом камне.

— Кларидон сказал, что это латинские слова, записанные греческими буквами. Он переписал их по-латыни, и получилось «Et in arcadia ego». «И в Аркадии я». Он полагал, что это может быть анаграмма, поскольку в самом предложении мало смысла.

Марк внимательно изучил слова, потом попросил Жоффруа передать ему рюкзак, откуда вытащил пакет, завернутый в полотенце. Он бережно развернул сверток и извлек маленький томик — кодекс. Его листы были сложены, затем сшиты и переплетены — пергамент, если Малоун не ошибался. Он никогда не видел подобную книгу так близко.