Владимир Гриньков - Таящийся ужас 3

Но если всему этому неожиданно наступит конец, если она не сможет больше то щебетать, то полыхать от ярости, а то поливать его ядом своей желчи и в общем вести себя именно так, а не иначе, ибо этого самого «иначе» Для нее попросту не существовало, — то что тогда?

— Тогда мне придется снова жениться, — проговорил он, стараясь придать своему голосу как можно более спокойный, даже будничный тон.

— Надеешься, что можешь кому-то понадобиться?

— Меня бы это не удивило.

— Хочешь сказать, что уже имеешь кого-то на примете?

Подобный вариант был явно ей на руку, поскольку позволял обрушиться на него с новым шквалом едких, подколов. Но и он испытывал какой-то извращенный соблазн подкидывать ей подобные поводы: в любом случае атаки следовали по другому, отличному от привычного русла. Впрочем, все эти стычки представляли собой полнейший абсурд.

— Нет, конечно, — сказал он.

— Я тоже всерьез на это не рассчитывала.

— Но если я и в самом деле останусь один с детьми…

— Ты не посмеешь, — заявила она. — Жениться снова? Ты не посмеешь.

Ему следовало бы давно понять, что все подобные разговоры ни к чему не приведут. Как, впрочем, никогда и не приводили. Да и нелегко было вообще вести эти разговоры о смерти. Разве люди всерьез помышляют о своей кончине, когда им всего-то под сорок?

— В любом случае, — подвела итог Лаура, — этого не случится. — И тут же в очередной раз произнесла свое счастливое пророчество: — Ты умрешь раньше меня.

И все же первой умерла именно она. К своей сороковой годовщине она была уже мертва, а он остался с Майклом и Кандидой.

«Ты не посмеешь…»

Но он посмел.

Меньше чем через год он женился на Джанет. Зыбкое напряжение, которое царило при жизни Лауры, сменилось после ее смерти своеобразным оцепенением. В доме поселилось тепло и расслабленность, когда можно было приятно потянуться всем телом, а заодно и облегчить разум.

Лаура была высокой светловолосой женщиной. Вне зависимости от текущей моды она предпочитала носить свои длинные волосы распущенными — красивая шелковистая грива, которой она очень гордилась. На спине между лопатками у нее росла узенькая полоска светло-золотистого пушка, и она постоянно рассказывала об этом, причем не только друзьям, но и почти незнакомым людям, равно как и не упускала ни малейшей возможности продемонстрировать им эту достопримечательность своего тела. Будучи в купальнике, она неизменно подставляла спину солнцу и при этом едва заметно подергивалась, чтобы лучи могли вволю поиграть на этой поросшей поблескивающим волосом пикантной полянке. Ей нравилось поддразнивать собеседников, заявляя, что, дескать, в этой особенности таится нечто специфическое и безумно сексуальное.

— У Роберта, — при этом она делала в сторону мужа жест, преисполненный отчаянной терпимости, — вообще нет нигде волос. Да-да, мои дорогие, нигде.

Замуж за Роберта Лаура вышла с целью избавиться от общества своей тучной, вялой и трогательно невежественной мамаши, которую она искренне презирала. Однако после смерти старой женщины принялась говорить о ней со все нарастающей любовью. Чуть ли не в одночасье она убедила себя в том, что они были просто идеальной матерью и дочерью и что ей следовало бы больше и почаще прислушиваться к ее мудрым советам.

— Что и говорить, замуж я вышла слишком рано. Но я отнюдь не виню Роберта — просто у меня не было ни малейшей возможности поступать так, как я сама считала необходимым.

Разумеется, ей бы надо было встретить на своем жизненном пути какого-нибудь повесу международного масштаба, чтобы он возил ее с собой по белу свету, а сама она между тем занималась бы исключительно горнолыжным спортом и серфингом. Тогда она чувствовала бы себя превосходно, она была просто уверена в этом. Она даже могла бы стать чемпионкой по теннису, не повстречайся ей Роберт, который подчинил ее себе и эмоционально, и физически, потом и вовсе «наградил» двумя детьми. У них не было ничего общего, но она, к сожалению, слишком поздно это поняла.

Но зато в следующий раз это обязательно будет настоящий — мужчина!

— О, если бы мне вернуть мои годы! — со смехом говорила она друзьям, — не договаривая фразу до конца, но явно давая понять и им, и Роберту, и себе самой, что пока не поздно она постарается начать все сначала.

Ее увлечения то возникали, то угасали. Некоторые появлялись исключительно с целью позлить Роберта, а потому довольно скоро сменялись новыми: другие же приобретали форму чуть ли не наваждения. Что бы она ни открывала для себя, это становилось поистине открытием, и никто не был способен взглянуть на очередную новинку ее глазами, никто не мог столь же стремительно уловить ее суть, как делала это она сама — мгновенно, интуитивно.

Купание было ее страстью. Поэтому Роберт по-рабски уступил ей и купил дом у реки. За этим шагом последовали некоторые другие траты, поскольку Лауре очень хотелось, чтобы к ним заглядывали в гости обитатели соседних домов, жители острова, а также пассажиры судов, совершавших роскошные круизы, причем всем им требовались напитки, много напитков. Ей же самой требовались наряды, чтобы она могла заходить в соседние дома, бывать на острове и в каютах, где их тоже поджидали напитки. Она постоянно пилила Роберта, чтобы он купил лодку. Пока он был на работе, она слонялась в бикини по лужайке, полого спускавшейся к реке, или переплывала на другой берег, чтобы поприветствовать друзей, которые даже не были ее друзьями, или просто плавала, разговаривая сама с собой, после чего, окрепшая и посвежевшая, возвращалась домой, готовая с новым пылом насмехаться и издеваться над мужем.

Реку она считала своей личной собственностью. Неважно; сколько по ней плавало лодок, сколько людей окунались в ее воды — это была ее река. Она пользовалась ею, потому что река принадлежала ей. Она любила ее — любила, чтобы с готовностью отдаться ей, а потом командовать — ею. Она насмехалась над быстрым течением, уступая его силе и позволяя ему уносить ее тело почти к самой плотине, но всегда точно зная, где надо остановиться.

Иногда темными вечерами, когда над головой светила луна или вообще ничего не светило и вокруг стояла кромешная тьма, она спускалась по лужайке к реке и переплывала на другой берег, где выходила на точно такую же лужайку, но уже перед другим домом — в нем проживал одинокий майор, всегда с радостью угощавший ее разнообразными напитками. Между собой ни Роберт, ни она сама никогда не называли его иначе как майором. Поначалу это было нечто вроде шутки, но со временем Лаура начала говорить о нем в менее игривом тоне и стала подмечать, что он довольно мил, хорош собой и вообще душка. В общем, настоящий мужчина.