Гордон Томас - Охотники за человеческими органами

Анна откинулась на кровать, чувствуя, как жуткое истощение — физическое и душевное — охватывает ее и словно упаковывает в плотный конверт. Таково и должно быть состояние после наркоза, и от этой мысли ей стало чуть лучше. Она провела языком по растрескавшимся губам. Отчаянно хотелось пить. Она закрыла глаза, наслаждаясь солнечным теплом, греющим кожу. Она не знала, сколько пролежала так, но вот дверь открылась и вошел доктор Литтлджон. В руке он держал стаканчик, до половины наполненный жидкостью молочного цвета. Он закрыл за собой дверь и подошел к кровати.

— Вот, выпейте это.

Она покачала головой.

— Еще одно средство для отключки, Литтлджон?

— Не нужно бравады, сестра Круиф. Это просто лекарство от вашей головной боли. Оно поможет удалить всю анестезию из вашего организма. Боюсь, доктор Лассуэл слегка переусердствовал с дозой. К счастью, все обошлось.

— Как это предусмотрительно с вашей стороны.

Не обратив внимания на сарказм, он приставил стакан к ее губам. Она стиснула зубы.

— Не нужно ребячества, сестра Круиф. Это всего лишь раствор глюкозы в дистиллированной воде, смешанный с аспирином.

Она попробовала капельку смеси языком и, убедившись, что он говорит правду, быстро проглотила жидкость.

— Могу я выпить что-нибудь еще?

Он покачал головой.

— Нет. Вам от этого станет только хуже. Пусть сначала эта смесь промоет ваш организм. А тем временем кое-кто хочет задать вам несколько вопросов.

— Мадам?

Доктору не удалось скрыть изумления, он пожал плечами и сказал:

— Что ж, по крайней мере вы знаете, как к ней следует обращаться.

— Почему я так связана?

— Ну, прежде всего, вы спали во время взлета. К тому же в сложившихся обстоятельствах мне бы не хотелось, чтобы вы бродили тут повсюду. Вы и так доставили нам немало хлопот.

Анна увидела, что дверь кабины открылась и вошла женщина, одетая во все черное. Глаза ее скрывали темные очки.

— Оставьте нас, доктор Литтлджон.

— Да, конечно, Мадам.

Она сделала шаг в сторону, давая ему пройти, и плотно закрыла за собой дверь. Потом она долго смотрела на Анну, прежде чем подойти к кровати. Проверив один из ремней и убедившись, что все в порядке, она присела на край, не отрывая от Анны глаз. Когда она заговорила, в голосе звучало любопытство.

— На кого вы работаете?

— Вы прекрасно знаете, что я работаю на доктора Литтлджона.

— Я имею в виду, на кого вы работаете по-настоящему?

От Анны не укрылось легкое сомнение в ее тоне. Она не была уверена. Она закидывала удочку. И в подтверждение этого прозвучали следующие ее слова:

— Было очень глупо с вашей стороны говорить с тем репортером. Он все равно ничего не опубликует.

— Поживем — увидим.

Мадам подалась вперед и резко ударила Анну по щеке, как могла бы ударить собственного ребенка, сказавшего дерзость.

— Вы разочаровываете меня, Анна. Это не тот ответ, которого я от вас ожидала.

Анна зажмурила глаза как бы от удара, чтобы скрыть облегчение. Она не знает. Черт возьми, она точно не знает!

— На кого работает этот репортер?

Анна открыла глаза. Ни один блеф не бывает похож на другой, как говорил полковник, но один элемент всегда необходим для успеха — способность лгать с подробностями. И делать это с нужной скоростью.

— Ни на кого. Он свободный художник. И продаст эту историю любому, кто купит. Как только он сделает это, с вами со всеми будет покончено. — Анна заставила себя выдержать взгляд из-за темных очков.

— А в чем именно состоит та выдумка, которую он попытается опубликовать?

— Это не выдумка. Это кошмар.

— Понимаю. — Мадам кивнула так, словно восхищалась Анной. — А как вы сумели прийти к столь безапелляционному суждению, вы ведь совсем недолго в Центре? Или, может быть, кто-то подсказал вам, что нужно искать?

— Да. Тот репортер. — И, словно только что вспомнив, она добавила: — Он устроил так, чтобы я смогла поговорить с несколькими хирургами по трансплантации.

— И кто же они?

— Этого я вам не скажу.

В голосе Мадам зазвучали нотки сожаления.

— Уверена, они гордились бы вашими словами, Анна, если бы слышали вас сейчас. Но даже поверь я хоть чему-нибудь из того, что вы мне наболтали, это все равно не имело бы значения. В любом случае вы могли узнать лишь очень немногое. Ваши обязанности были строго ограничены, за вами все время тщательно наблюдали.

— Но все же недоглядели. И я сумела рассказать репортеру про те личные дела персонала.

Анна увидела, как что-то мелькнуло в глазах Мадам и пропало.

— Понимаю. Это очень интересно. А что именно вы обнаружили? Раз уж вы рассказали об этом репортеру, может быть, захотите поделиться и со мной?

— То, что вы замешаны в очень грязном деле!

Мадам снова напряглась.

— Это сказал ваш дружок-репортер?

— Да. И именно это он собирается опубликовать.

— Как это упрощенно, — вздохнула Мадам. — Впрочем, полагаю, смысл его работы и состоит в том, чтобы никогда не рассматривать ситуацию во всей ее сложности. А если бы вы сделали это, то наверняка взглянули бы на вещи иначе и не стали шпионить для этого репортера.

Анна ощутила громадное облегчение. Мадам поверила в существование репортера. Теперь блеф требовал перейти в нападение.

— Вы хотите сказать, что вам все позволено? Даже играть роль Бога? Решать, кому умирать, чтобы другие смогли жить? Вы ничем не отличаетесь от Менгеля и всех его последователей. Вы же разрушаете основную систему ценностей, которая отличает медицину от всего остального. Благодаря которой все, кто занимается медициной, отличаются от других. Люди верят врачам. А то, что вы делаете, наносит страшный удар по этой вере. Вы же не спрашиваете ничьего согласия. То, что вы делаете, враждебно любым человеческим представлениям об этике, вообще любой морали. Вы все здесь замазаны грязью.

Мадам рассмеялась — не совсем естественно, так во всяком случае показалось Анне.

— Как плохо вы ухватываете суть, Анна. Тут следует вести речь не об этике, а о трагедии. А трагедия — это неспособность общества обеспечить достаточным количеством подходящих органов тех, кто — да-да — действительно заслуживает их. А вместо этого сохраняется жизнь множеству таких, кто не приносит никакой пользы.

— Значит, вы так расцениваете всех тех людей, которых искромсали ваши мясники ради их органов? Как совершенно бесполезных? Но ведь многие были молоды, у них впереди была вся жизнь!

Сохраняя полное самообладание, Мадам ответила:

— Но вы опять-таки не обдумали все как следует. Те люди могли принести пользу обществу на более поздней стадии своих жизней, а могли и не принести. С другой стороны, те, кто получил их органы, уже проявили себя и доказали свою полезность. Дать им право на продление жизни — значит, подтвердить, что они будут продолжать приносить пользу.