Уоррен Мэрфи - Последнее испытание

– Пчела молочко добывает, – проговорил человечек.

– Ну и что? – удивился Римо.

– Теперь твой черед. Я сказал: пчела молочко добывает. Что скажешь?

Римо пожал плечами.

– Пчела вроде бы яйца откладывает. К чему ей молочко?

Теперь добрые глаза корейца смотрели встревоженно.

– Но пчелы не едят свои яйца.

– Это что, какая-то словесная игра?

– Нет. Это первая строчка стихотворения. А ты должен сочинить вторую.

– Вон оно что… О'кей. Ну, как тебе понравится, к примеру, следующее: «Черепаха в воду ныряет»? – спросил Римо.

– К чему это вводить черепаху в стихи о пчеле?

– Да просто потому, что «добывает» рифмуется с «ныряет», – объяснил Римо.

– Рифмами балуются только греки и дети. Мы не рифмуем свои стихи. Давай, попытайся еще раз.

– Хорошо. «Цветок ждет»…

– Это какой же такой цветок?

– Да просто строчка в стихотворении.

– Не годится. Ты должен определить, что за цветок. Само по себе слово «цветок» еще ничего не означает. Разве, когда тебе хочется съесть персик, ты просишь фрукт?

– Ну, ладно, ладно. Пусть тогда: «тюльпан ждет», – торопливо вставил Римо.

– Тюльпан не корейский цветок.

Римо вздохнул.

– Почему бы тебе не попробовать вместо меня?

– Что ж, прекрасно. «Хризантема дрожит, словно скромница-дева».

– Прелестный образ! Я бы еще добавил: «И тут жалит пчела».

– Кого именно жалит?

Римо пожал плечами.

– Да кого хочет, того и жалит. Моя очередь, так что прошу записать третью строчку за мной! Теперь ты.

– Нет, ты должен дать определение. Поэзия Юнга очень специфична. Образ – вот что главное! Значение, смысл передаются исключительно образом.

– О'кей. «Пчела жалит тебя».

– Почему меня?

– Потому, что ты достал меня всей этой дебильной корейской ерундой!

– Что значит «дебильной»?

– Глупой. Сумасшедшей! Бери свою палку и проваливай!

Кореец медленно поднялся на ноги. Лицо его потемнело от гнева.

– Но я мастер Юнг! Оскорблять чистоту и совершенство моих стихов – значит оскорблять меня! Готовься к бою, мужчина с лицом призрака!

Римо тут же пошел на попятный.

– Прости, ради Бога! Я вовсе не хотел тебя обидеть. Не сердись. Так и быть, три следующие строчки за мной. Идет?

– Ну уж нет! Теперь будешь стоять на месте и слушать, как я читаю свою поэму. Все следующие три тысячи строк.

Лицо Римо вытянулось.

– Три тысячи строк?!

– Потому что я не на шутку рассержен, – обиженно произнес Юнг. – И могу прочесть только самое короткое свое стихотворение. Большего ты не заслуживаешь.

Римо тихо застонал во сне, когда мастер Юнг стал повторять одну и ту же строчку: «Лепестки хризантем падают с серо-зеленого неба…» Произнес он ее ровно три тысячи раз на разные лады и варьируя интонацию.

* * *

Легкий шорох, издаваемый «дождем лепестков», заглушил чей-то приказной тон:

– Тебе пора сразиться с борцом!

Римо сел на постели, обливаясь потом.

Рядом с татами стоял мастер Синанджу. Прямо и неподвижно, точно идол. На лицо его падала тень, и прочитать застывшее на нем выражение не удавалось.

– Господи Иисусе, Чиун… – пробормотал ученик. – Который теперь час?

– Скоро полночь.

– Полночь? Едва успел глаза сомкнуть, и на тебе…

– Ничего, выспишься. После того как расправишься с самым грозным противником из всех, с кем только доводилось сражаться.

– Не хочу я ни с кем сражаться!

Чиун властно хлопнул в ладоши.

– А ну, вставай и живо! Надо отдать свой долг Дому Синанджу.

Римо натянул простыню на голову.

– Только попробуй, заставь!

В тот же миг в локоть ему словно бы вонзилась раскаленная игла. Боль пронзила руку и плечо. Римо так и подпрыгнул.

– Ой! Ты что делаешь? – воскликнул он, болезненно морщась.

– Просто немного пощекотал то место, которое вы, белые, называете внутренним мыщелоком плечевой кости.

– Ничего себе, пощекотал! Совсем не смешно, – проворчал Римо, вздрагивая от боли.

Чиун резко развернулся.

– Идем. Противник ждет.

В полной темноте они сели в такси и поехали побережьем на юг от Токио. Римо поднял стекла, чтобы в салон не проникала вонь гниющей рыбы.

– Мне еще один сон приснился. Очень страшный, – сказал он.

– Только такие тебе теперь и снятся, – заметил учитель довольно равнодушно.

– Хочешь расскажу?

– Не надо.

– Мне приснился Юнк.

– Поздравляю.

– Мы с ним соревновались в стихосложении.

– Полагаю, Юнг победил?

– Не просто победил. Похоронил меня под лепестками хризантем.

Чиун стряхнул соринку с шелкового кимоно.

– Тебе далеко до величия мастера Юнга. Да и всем остальным тоже. Разве что мастер Ванг или я еще как-то сравнимы.

– Ясное дело ты, где уж нам… – проворчал Римо, потирая все еще ноющий локоть.

На берегу длинными рядами вялились кальмары, насаженные на бамбуковые шесты. Плоские треугольные головы, тихоокеанский бриз шевелит щупальца. Они напомнили Римо Грецию и осьминогов, мучительно умирающих на солнце. Почему-то их плоские бессмысленные глаза заставили его содрогнуться.

– Странно, при виде кальмаров у меня всегда бегут мурашки по коже?

– Уж так они устроены, кальмары.

– Ненавижу осьминогов! Но кальмаров есть доводилось, и раньше я относился к ним как-то спокойнее.

– Осьминоги – безвредные существа. А вот кальмар – довольно опасное создание. К тому же они достигают гигантских размеров.

– Куда бы мы с тобой ни поехали, везде меня преследуют щупальца.

– Я когда-нибудь рассказывал тебе историю возникновения сумо? – спросил вдруг Чиун.

– Нет, что-то не припомню.

– Вот и хорошо.

– И что же в этом хорошего?

– Мне виднее.

Ученик уставился на учителя.

– Ладно, тогда расскажи сейчас.

Миндалевидные глазки Чиуна затуманились, погрустнели.

– Попроси как следует.

– Вот еще. С чего бы мне вдруг просить? – фыркнул Римо.

– Как хочешь, дело твое.

– Вот если бы мы с тобой вдруг оказались на необитаемом острове – вдвоем, только ты и я – с какой-нибудь больной мартышкой для компании и единственной кокосовой пальмой в качестве аттракциона, вот тогда бы я, возможно, попросил тебя рассказать.

– А я исполнил бы твою просьбу.

Римо отвернулся и уставился в окно.

– Чудесно. Просто замечательно!

Воцарилось тягостное молчание.

– С чего это ты вдруг заговорил о сумо? – спустя какое-то время поинтересовался ученик.

Чиун что-то замурлыкал себе под нос – точь-в-точь довольно урчащая кошка. Но, прислушавшись, Римо уловил другое: «Я знаю то, чего ты не знаешь». Впрочем, он вдруг засомневался, а потому молчал всю оставшуюся часть пути.

И лишь в самом конце спросил:

– А что, для меня так важно знать историю возникновения сумо?

– Как сказать, – рассеянно ответил Чиун.