Леонид Могилев - Тройное Дно

И они пошли в магазин мужской одежды, благо тот был недалеко.

— Мы примерно одинаковые. Может быть, я на сантиметр повыше.

— Это ты пониже, — обиделся Ефимов.

— Разница невелика, притом оба костюма мои. В одном буду на работу ходить, в другом дома сидеть.

— А у тебя деньги откуда? Ты не вор?

— Я не вор. Я машину продал. Теперь вот расслабляюсь. Зачем мне машина, если бензин дороже водки? А воры вон они — в офисах сидят, в мэриях. Ты-то сам где работаешь?

— Не важно, — отрезал Ефимов, — только мне еще рубашка нужна.

— И туфли.

Праздничная эйфория охватила Ефимова. Он уже с радостью и ликованием участвовал в балагане, затеянном Пуляевым. Минует два дня, закончится командировка, вернется самолет из Краснодара — и все…

— Здорово, товарищ, — приветствовал Пуляев вышибалу, — ну и как?

Ресторан этот располагался при гостинице, которую несколько затруднительно найти в справочниках и каталогах, как трудно было найти в прошлом некоторые номенклатурные объекты для досуга и необременительного времяпрепровождения.

Как оказалось, костюмы здесь были вовсе не обязательны. Цербер лукавил. Но должны были соблюдаться правила этикета и должен был соблюдаться антураж. Подошел официант в очках. Подал меню и карточку.

— Начнем с водок, — задал тональность Пуляев, — никакого «Абсолюта», никакого «Смирнофф», «Орланофф». Киришская есть?

— Киришской нет. Ливизовская.

— А самарская?

— Ливизовская. Коньяк хороший, дагестанский.

— Давай ливизовскую. Коньяка не надо. А покушать сам выбери. Легкое и сытное.

— А деньги у вас есть?

— Деньги есть.

— Настоящие?

Пуляев обхватил голову руками и стал покачиваться.

— На кого я похож? Скажи, мужик, честно.

— Я просто так спросил. У нас заведение дорогое. Всякое случается.

— Вот тебе аванс. — И Пуляев отстегнул пачечку. Официант совершенно спокойно взял ее, потеребил и вернул.

— Все нормально. Нормально, старики. Водки-то бутылки две?

— Конечно. И одну немедленно…

Обедали долго.

— Я отдохнуть хочу. Ты пойди, освежись пока. Подергай «однорукого», а я похлопочу.

— Хлопочи. Только деньгами больше не швыряйся. Не краденые же. И это… Забери там, чего не допито.

— Ты освежайся. Ни о чем не думай.

Пуляев долго беседовал с официантом. Потом Ефимова позвали во внутренние покои, повели куда-то через захламленный коридор, повезли на лифте.

…Девок им прислали веселых. И чего потом только не было! Натрудившись, Ефимов уснул. Тогда Пуляев выставил жриц любви, достал из укромного места дипломат, попробовал пересчитать деньги. Ему показалось, что их стало еще больше.

А что, если деньги не прятать вовсе, а прогулять? Нет денег — нет вещественных доказательств. И кажется, пора будить Ефимова.

— Тезка! Ты просыпайся. Уж вечер на дворе. Нам пора.

— У меня голова…

— У меня, кстати, тоже. И сейчас мы поможем себе. — Пуляев позвонил по телефону, и им тут же принесли полдюжины холодного светлого пива.

— Я вот хочу деньги свои на храм отдать. Счет узнаю и переведу.

— Ага! Сознался. Все же краденое.

— Я не в том смысле, — начал сооружать аргументацию Пуляев. — Вот государство крадет у нас повсеместно. А мы лишь стараемся притырить что-нибудь назад. Я вот машину с пользой продал.

— А пошлину не уплатил. Значит, украл.

— Так это чепуха. Ты все остальное учти.

— Что-то я запутался. На храм нужны другие деньги.

— Вот-вот. Ты хочешь в Краснодар просто так, из озорства. Так ты не езди, а эту сумму переведи.

— Что ты заладил: переведи да переведи. Без тебя переведут.

Пуляеву стало тошно.

— Ладно. Я музыку хочу. Имею я право на музыку?

— Имеешь, наверное. Ты какую музыку хочешь?

— Я хочу музыку трущоб. Духовой оркестр.

И тогда они поехали в похоронное бюро.

Музыкантов они застали. Те только что отыграли два «жмурова» подряд и уже собирались по домам. Пришлось заплатить втрое. Потом Пуляев купил на два часа речной трамвайчик, и они двинулись в плавание. Пуляев с Ефимовым и капитаном в рубке.

Душераздирающий оркестр разместился на верхней палубе. Пока музыканты прилаживались к нужной музыке после похоронных маршей, прошел час. Затем с отрепетированной программой вернулись в город. Но пора было лететь в Краснодар.

В аэропорт доехали на рейсовом автобусе от центрального агентства. Пуляев сказал, что денег маловато, и Ефимову показалось, что сам он в это поверил.

— Ты иди на регистрацию, я сейчас, — сказал Пуляев.

Сам же он вернулся на площадь, взял такси, поставил его недалеко от выхода, там, где маршрутки до метро, вернулся в зал и стал аккуратно наблюдать из-за ларька с газетами за очередью у регистрационной стойки. Ефимов стоял, крутил головой по сторонам и ждал. Потом подал паспорт девочке в униформе…

Вначале Ефимову дали уйти вместе со всеми в накопитель, затем позвали к стойке вновь, там спросили что-то, и появившиеся невесть откуда молодые люди надели на него наручники.

Пуляев шел к машине не торопясь, потом все же не выдержал и побежал. Да только это было совершенно бессмысленным. Его взяли прямо в салоне автомашины.

Ефимова вывели из здания аэровокзала, посадили в милицейский «жигуленок», и тот рванул с места. Следом двинулось такси, где за рулем уже лейтенант, а водитель на заднем сиденье, и рядом сержанты.

Ни Пуляев, ни Ефимов не знали, естественно, что их разрабатывают по делу об убийстве Бабетты и Кролика.

Зверев узнал о происшествии в Пулкове из ночных новостей, и неожиданно услышанное привело его в благодушное настроение. Старший следователь уголовного розыска Юрий Иванович Зверев попсу ненавидел. Точнее, он прошел сложный путь от приязни до нелюбви, которая въехала однажды в ненависть, да там и осталась, что, впрочем, произошло с большинством населения страны, которое он должен был защищать от злоумышленников, воров, убийц и насильников. Но сладкая парочка, пробравшаяся однажды в «ящик» и ставшая неотъемлемой принадлежностью всех больших шоу и маленьких концертов, даже среди своей братии выделялась агрессивной пошлостью. Зверев не знал еще, как их убивали, и потому предположил простой расстрел из хорошего автоматического оружия. Теперь, когда они перестали быть «звездами», а стали просто трупами, лежали на стеллажах с бирками на ногах, он искренне жалел их. В морге лежать — чего уж хуже.

Случилось в тот день в Пулкове еще одно происшествие — пропал мальчик. В принципе до мальчика этого никому не было дела. Как выяснилось позже, отец его — безработный с Кировского, мать — наборщица в каком-то издательстве. Сын их, как говорится, бесхозный. То есть с виду и по манерам вполне обычный и благопристойный, но уже имеющий свою жизнь: промысел для души и плоти, которая настойчиво пыталась связь с душой своей прервать…