Дженнифер Ли Кэррелл - Шифр Шекспира

Первым сел Мэттью.

— Никогда больше так не делай, — отчитала я его, стиснув зубы. — Я стою — ты стоишь.

— Отлично.

— Думаешь, тут тебе шуточки? Не будешь считаться с пещерой, очень быстро умрешь. Или медленно — если совсем не повезет.

— Ладно, прости. Нет, ты это видела?

Я села и огляделась.

Перед нами была не бездонная пропасть, а всего лишь обрыв в три фута высотой, ведущий на дно необъятного зала, покрытое гладким, как мрамор, слоем грязи. То, что зал громадный, я не видела. Просто тьма стала разреженной, а не давящей, как раньше.

«Земля же была безвидна и пуста…»

Теперь это было не так. Пространство стены, насколько хватало глаз, заволакивала как будто присборенная занавесь из жидкого стекла, мерцающего алым, оранжевым, розовым и бордовым в свете моего фонаря — всеми оттенками солнца, которое никогда сюда не проникало.

— Э-ге-ге-гей! — крикнул Мэттью, и тысячекратное эхо повторило его крик, пометавшись в уголках пещеры и вернувшись назад гулким ревом.

В ответ раздалось только тихое «кап», тоже усиленное и многократно подхваченное, как перестук сотни молотов, — голос труженицы-воды, создававшей эту пещеру со времен, когда предки людей спустились с деревьев и заселили равнины Африки.

Мэттью вытянул руку. Чуть поодаль зал слева направо пересекала тропа. Кто-то уже побывал здесь до нас.

Я осторожно спустилась на дно и тут же провалилась по щиколотку в грязь. (На этот раз она, слава Богу, была неподвижной и ровной.) Сделала несколько шагов вперед, держась стены, и поняла, что мы проникли в пещеру как бы с тыла, из часовни, устроенной в стене соборного нефа. Перед нами и позади нас в темноту уходили колонны из гладкого скользкого камня.

Нашу тропу пересекала цепочка следов. Мы пришли ради посетителей, а не ради храма, поэтому я вышла из ниши и ступила под главный купол. Свод и раньше терялся где-то высоко, а теперь высота стала неизмеримой. Я нагнулась, чтобы рассмотреть следы.

Башмаки. Две пары башмаков. Двое вошли, но вышел только один. Стоп. Нет, следы были те же самые. Кто-то входил туда дважды, а вернулся только один раз. Несколько мгновений мы стояли, молча уставившись под ноги. Потом я набрала воздуха в грудь и отправилась дальше.

Мы старались идти рядом с «дорожкой». В основном она тяготела к главной стене, огибала каменные колонны. Позади одной из них, мощной, как гигантская секвойя, тропа разветвлялась — одинокая цепочка следов сворачивала в темноту. Я оглянулась на Мэттью и последовала за ней.

Долго идти не пришлось.

Мне первой бросился в глаза череп. Тело так и осталось сидеть, привалившись к колонне. Одежда истлевала, кое-где обнажив кости. Неподалеку валялся револьвер. Однако узнали мертвеца по его поясу. «Дж. Г.» было вытиснено на пряжке.

Джем Гренуилл.

Трудно было понять, от чего он умер — ни пулевых отверстий, ни торчащих стрел мы не заметили. Книг при нем тоже не было. Быстрый осмотр карманов ничего не дал.

— Черт! — выругался Мэттью. — Что теперь?

В темноте снова капнула вода. «Кап-кап-кап», — подхватило эхо.

— Вперед, — мрачно сказала я.

Мы поспешили к развилке и выбрали вторую дорожку следов — на этот раз двойную. В дальнем конце зала обнаружился склон из камней, ведущий наверх, к потолку. Грязные следы уходили туда же. Я ступила на осыпь, стала карабкаться. Вдруг один крупный валун выскользнул из-под ноги, и нам пришлось броситься навзничь, чтобы не съехать в грязь вместе с оползнем. Так мы и лежали, дожидаясь, пока стихнет грохот.

Надо же было так сглупить! Вот чего от себя не ожидала! Особенно после той лекции для Мэттью. Единственный вывороченный булыжник — и кто-то мог подвернуть лодыжку, вывихнуть колено, и тогда один из нас, а может, оба остались бы глубоко под землей без возможности транспортировки.

После этого наверх двигались чуть не ползком — медленно, проверяя каждый камень. Наконец, преодолев футов шестьдесят, мы добрались до потолка. То, что показалось нам тенью, на самом деле было отверстием: каменная плита раскололась, оставив V-образный проем с щебнистым дном.

Грязные следы вели туда, в темноту. Мы отправились за ними, сворачивая и виляя между камней. Воздух стал суше, а отпечатки — бледнее. Мы очутились между потолком и полом небольшой камеры — ризницы пещерного собора. Нам под ноги посыпались камни, задерживаясь на широком каменном карнизе в пяти-шести футах от пола. Стены камеры, колонны вдоль них были покрыты тем же искристым минералом, что и в большом зале, но здесь камень был высохшим, мертвым, словно бинт мумии или старые крылья бабочек. Справа от нас каменная осыпь расползлась дальше, до самого пола. Посередине, однако, сохранилось подобие порядка: мы увидели старое кострище, обложенное закопченными камнями. Позади него с груды костей на нас щерились два конских черепа. Откуда они здесь взялись? У задней стены виднелось какое-то нагромождение камней. Дальше прохода не было, каморка оказалась тупиком.

Я стала спускаться с левой стороны, пробираясь к каменному выступу. Мэттью шел за мной. В свете наших фонарей колонны отбрасывали долгие пляшущие тени. Дальше, у самой стены, лежали валуны, собранные в груды. Подойдя поближе, я насчитала пять таких груд. Они были продолговатыми и слишком правильными с виду для природных образований. Каждую увенчивал шлем с острым гребнем. Шлем испанского конкистадора.

— Это склеп, — прошептала я. Стены, казалось, подхватили эти слова и пустили метаться вокруг нас. У подножия каждой могилы лежали меч, кольчуга и истлевшая кожаная сума. Мэттью опустился перед первой и начал обыскивать содержимое. Я прошла дальше, разглядывая каменные гробницы и гадая, что за солдаты лежат под этими камнями.

В тени колонны в дальнем углу камеры оказалась еще одна, шестая могила.

Последнего человека было некому укрыть камнями. Как не было шлема, который отметил бы его гробницу. Он сам себя похоронил — лег на спину и скрестил на груди руки. На нем была серая ряса с капюшоном, надвинутым на голову, так что виднелось только полчерепа, глазеющего в темноту. Он выглядел бы точь-в-точь как Смерть, если бы его высохшие пальцы сжимали косу, а не крест.

Неужели это тот самый Друг, воспетый в сонетах светловолосый юноша?

В ногах у него лежали задник к заднику две седельных сумы.

Я присела на колени и расстегнула одну трясущимися руками. В ней лежала книга. Я медленно вытащила ее и открыла.

«Хитроумный идальго Дон Кихот Ламанчский

Мигель де Сервантес Сааведра».

Между последней страницей и обложкой была втиснута пачка бумажных листов. Я их развернула. Они были заполнены от руки, беглым и сжатым почерком. Секретарским курсивом. Вверху первой страницы стояло одно-единственное слово: «Карденьо».