Дэвид Моррелл - Торговец смертью

Толстяк с тревогой оглянулся на несколько больших деревянных ящиков, которые выгружали из вертолета. По всей видимости, они были достаточно тяжелыми, поскольку каждый несли по двое мужчин. Один из них споткнулся, едва не выронил свой край ящика, и толстяк метнулся к нему, размахивая руками. Он пролаял приказ быть осторожными так громко, что его голос донесся даже до террасы.

— Ох уж эта жизнь богемы! — едко прозвучало слева.

Малоун неохотно перевел взгляд от вертолета вбок и увидел вышедшего из шато Поттера.

— Приятный разговор за завтраком, и, главное, совершенно некуда торопиться, не так ли?

— Я уже обсудил эту тему с вашим боссом, — сказал Малоун.

— Что ж, в таком случае не буду повторяться. — Поттер снял очки и протер стекла. — Я никогда не подвергаю сомнению методы работы, если они приносят результаты. Доброе утро, Сиена.

— Доброе утро, Алекс.

— Как покаталась? — спросил он и, не дожидаясь ответа, задал новый вопрос: — Ну как, ты поладила с мистером Малоуном? Он порой бывает резковат.

— Я этого не заметила.

— Значит, он таков только со мной.

Поттер водрузил очки обратно на переносицу и сошел с террасы. Он шел той же дорожкой, которой чуть раньше прошел Белласар, — мимо розария и фонтана, и по мере того, как он удалялся, его квадратная фигура становилась все меньше. После того как он присоединился к своему хозяину и его гостю, все трое вошли в монастырь.

— Я ему явно не нравлюсь, — заметил Малоун. — Но скажите мне, не ошибусь ли я, предположив, что и с вами у него не самые теплые отношения?

— Поттер ладит лишь с одним человеком, и этот человек — мой муж.

— Первоклассный сторожевой пес.

В солярии пахло пылью. Это была одноэтажная пристройка к шато, встроенная в террасу. Даже пол здесь был выстлан теми же плитками, что и дорожка, которая вела из нее. Солярий смотрел на юг, передняя стена его была стеклянной, а в крыше имелось несколько больших, забранных стеклом проемов.

— Здесь гораздо жарче, чем на улице, — заметил Малоун. — В холодные дни вы, должно быть, завтракаете здесь?

— Нет, это помещение ни разу не использовалось с тех пор, как я тут живу.

— Но отсюда открывается такой чудесный вид…

— Дереку здесь не нравится.

Помещение было просторным, с высоким потолком. Если не считать нескольких деревянных столов, стоявших вдоль левой стены, здесь было так пусто, что даже шаги отдавались эхом.

— Вы точно не хотите, чтобы я переоделась? — снова спросила Сиена.

— Я лишь хочу, чтобы вы делали то, что делаете обычно. — Малоун сел на один из столов и свесил ноги. — Попробую объяснить вам мою задачу. Я хочу написать вас так, что любой знающий вас человек, увидев этот портрет, сказал бы: «Да, это Сиена! Она не просто похожа, она — такая!»

— Какой бы смысл он ни вкладывал в слово «такая»?

Малоун усмехнулся.

— Не придирайтесь к словам. Я всего лишь пытаюсь разговорить вас, чтобы вы не чувствовали себя скованно.

— Вы вовсе не обязаны развлекать меня.

— Какая жалость! А я столько месяцев учился играть на банджо!

Сиена едва заметно улыбнулась.

Следующие несколько секунд они молчали. Малоун внимательно изучал изящные линии ее полураскрытых губ, удивительное сочетание красоты и уязвимости этой полуулыбки.

— Что вы делаете?

— Простите?

— То, как вы… На меня никто не смотрел так пристально, даже когда я была моделью.

— Простите. — Малоун почувствовал, как к щекам прилила краска. — Я не хотел показаться грубым. Но мне необходимо смотреть на вас. К тому времени, когда портрет будет закончен, я буду знать ваше лицо лучше, чем чье бы то ни было. Можно задать вам вопрос?

На лице Сиены отразилась неуверенность.

— Я рассказал вам про свое, а теперь расскажите мне про ваше.

— Я вас не…

— Про ваше имя.

— Ах это? — Женщина, казалось, испытала облегчение. — Тут и рассказывать-то особо не о чем. Мои родители были американцами итальянского происхождения и жили в небольшом городке штата Иллинойс. А вот их родители были настоящими итальянцами. Они приехали в Америку из города Сиена, расположенного в Центральной Италии, в области Тоскана, и до последнего вздоха рассказывали о том, как там красиво. Поэтому мои родители, поженившись, отправились на свой медовый месяц именно в Сиену. А потом, когда родилась я, они не смогли придумать для меня более красивого имени.

— Вы упомянули о своих родителях в прошедшем времени. Почему?

— Они умерли, когда мне было всего двенадцать.

— Мне очень жаль! — проговорил Малоун.

— Мама погибла в автомобильной катастрофе, а отец умер от инфаркта два месяца спустя. У него в прямом и переносном смысле оказалось разбитым сердце.

— Вы любили их?

— Очень! Но вы так странно спросили… Неужели вы думали, что я могу ответить «нет».

— У всех людей жизнь складывается по-разному.

— А вы не ладите со своими родителями?

Малоун сам удивился тому, что он не стал уходить от ответа.

— Я никогда не ругался с отцом. — Он удивился своей откровенности еще больше, когда добавил: — Трудно ругаться с тем, кого никогда не видел.

Доверительность момента нарушил треск пулеметных очередей. Малоун повернулся к двери. Стрельба опять раздавалась из-за монастыря.

— Это вас не беспокоит? — спросил он.

— Меня больше беспокоит, когда наступают слишком долгие паузы, — ответила Сиена. — Я жила на Манхэттене и привыкла к тому, что автомобили шумят за окном даже ночью. А когда изредка наступало затишье, мне начинало казаться, что что-то не так.

— Ну, этот солярий — точно не Манхэттен.

Малоун принес стул, стоявший до этого в углу, и поставил его на свет. Стул был деревянный, с прорезями в спинке.

— Похоже, на этом сидеть вам будет не очень удобно. Пожалуй, нужно принести диванную подушку из…

— За меня не переживайте, — сказала Сиена, но, когда она опустилась на стул, стало видно, что ей и впрямь неудобно. — Что я должна делать?

— Делать? Ровным счетом ничего. Просто сидите.

— Но как сидеть? Голову склонить влево или вправо? Глаза поднять или опустить?

— Ведите себя естественно. — Малоун взял большой альбом для эскизов и коробку с угольными карандашами. — Я сейчас буду делать лишь предварительные наброски.

— Не возражаете, если я встану?

— Не возражаю, если только вы не будете отворачивать от меня лицо.

Карандаш стал летать по листу бумаги.

Сиена, казалось, почувствовала себя еще более неловко.

— Фотографы ненавидели, когда я стояла неподвижно. Мне постоянно приходилось двигаться, иногда под рок-музыку. Когда пленка в одной камере заканчивалась, фотограф отдавал ее ассистенту и тут же хватал другую, чтобы не пропустить удачный ракурс. На меня часто направляли вентилятор, чтобы, когда я двигаюсь, мои волосы развевались. В других случаях просили, чтобы я растрепала волосы руками.