Эрик Ластбадер - Черный клинок

– Вижу, вы пострадали, – сказала Минако и повела меня, как мне показалось, в какую-то палатку.

– Моя слепота – явление временное, а может, и постоянное. Сейчас у меня нет возможности узнать это точно, – заметил я.

Я почувствовал, что подошел к краю вроде какой-то койки, сел на нее и тут же ощутил, как она мягким прикосновением настоятельно заставила меня прилечь.

– Ну-ка, дайте мне взглянуть.

– Вы думаете, это поможет?

Я вздрогнул от первого ее прикосновения к ране, причинившего мне боль. А потом долгое время ничего не чувствовалось, настолько долго, что мне показалось, будто боль прошла совсем, хотя я не был вполне в этом уверен. Ведь когда постоянно живешь с болью, то свыкаешься и не замечаешь ее. После этого я почувствовал какой-то обволакивающий жар, и в то же время мне показалось, будто койка подо мной исчезла, а я плаваю в море тепла.

Я открыл глаза, но ничего не увидел: обзор загораживала ее ладонь. Она убрала руку, и я прищурился от тусклого света. Оказывается, я в в самом деле лежал внутри палатки и, как и прикидывал, она стояла среди руин разбомбленной деревни, около полуразрушенной оштукатуренной стены дома.

– Ну вот, зрение и вернулось к вам, – сказала Минако.

– Да, – подтвердил я.

Теперь я мог видеть собственными глазами, что ее красота вполне соответствовала силе ее ауры. Я ощутил, как учащенно забилось сердце. Я даже задрожал весь. Но от нее веяло чем-то мистическим, как будто под ее черными брюками из грубой ткани и высокими военными ботинками скрывались хвост и копыта. Я попытался сесть.

– Полежите пока спокойно, – мягко сказала она, положив ладонь мне на грудь, так что я ощутил ее тепло. – Вы еще не совсем здоровы.

– Но я не чувствую боли. Что вы сделали со мной?

Она лишь улыбнулась, и я смутно ощутил неудобство от того, что был таким беззащитным. Меня остро пронзила мысль, что ей ничего не стоит в любой момент вонзить мне нож в сердце. Боль и впрямь ушла, но меня охватила какая-то вялость, которой я прежде никогда не испытывал. А от слабости до беспомощности один шаг.

– Боль не ушла, она пока внутри вас, – объяснила Минако. – Но сейчас ваш организм преодолевает ее другим, более эффективным путем.

Я облизнул пересохшие губы:

– Не потому ли я чувствую себя очень слабым?

– Да, потому.

– Не нравится мне это все.

Она лишь рассмеялась:

– А вы предпочли бы опять стать слепым?

Я ответил не сразу, а немного подумал, чем несколько удивил ее. Наконец я сказал:

– Кое-что в слепоте мне понравилось.

– Что конкретно?

Она не ответила на некоторые из моих вопросов, поэтому почему бы не отплатить ей той же монетой?

– Кто вы такая? – спросил я. – Что вы здесь делаете?

Лицо Минако приняло нарочито равнодушный вид. Она даже не взглянула на меня. Мне показалось, что я смотрю на нее глазами художника, а на ее лице не отражаются ни мысли, ни чувства.

– У вашего приятеля острый глаз, – сказала она в ответ. – Он уже определил, что я не вьетнамка и не кхмерка. А также не китаянка, не таиландка и не бирманка.

– Тогда остается лишь японка, – заметил я. – Но я сказал бы, что это невозможно. На вьетнамском театре военных действий японцев нет.

– В таком случае вы меня не видите и я не существую.

Я было приподнялся, опершись на локоть, но голова закружилась, и я вынужден был лечь обратно. Сделав несколько глубоких вдохов, я сказал:

– Вы ведь что-то упоминали про эксперименты.

– Так вот зачем вы сюда заявились: узнать, что мы тут делаем, верно ведь?

– Я пришел сюда, чтобы уточнить некоторые разведданные, полученные от южновьетнамского командования и от руководства наших вооруженных сил.

– Но это не совсем так, не правда ли, мистер Конрад?

Разумеется. Но как, черт возьми, она пронюхала про это? Может, только догадывается? А если нет? Что тогда? От одной мысли об этом по моему телу пробежала дрожь, и я ответил:

– Насколько мне известно, так оно и есть, но не совсем.

Месяца полтора до нашего рейда генерал Кросс по собственной инициативе направил через границу штурмовой вертолет. Он приземлился около одной разрушенной деревни, и экипаж подобрал там, среди многих жертв женский труп. Его упаковали в специальный мешок и привезли на базу. Затем этот груз переправили в Вашингтон, где он в конце концов попал в лабораторию доктора Ричарда Халбертона, одного из ведущих патологоанатомов, работающего на министерство обороны. Доктор Халбертон оказался братом моего адвоката Дугласа Халбертона. Мы с ним крепко сдружились. Естественно, что спустя много лет Ричард консультировал меня при найме персонала для работы в клинике "Грин бранчес".

Но не в этом дело. Главное в том, что именно Ричард Халбертон сообщил мне о странной, как он назвал, пациентке, будто это был живой человек.

В ту пору Халбертон и я вместе бились над разгадкой тайн жизни, смерти и долгожительства.

– Странно очень, – сказал Ричард, пригласив меня в свою лабораторию. – Эту мою "пациентку" убили вовсе не в бою. Она сгорела, будто пораженная напалмом, а признаков присутствия напалма нет никаких.

Я очень заинтересовался этим открытием и спросил:

– Ну а тогда от чего же она погибла?

– Как ученый я должен сказать, что не знаю. Но по интуиции патологоанатома "скажу, что она, по-видимому, умерла от чрезмерной дозы.

– От чрезмерной дозы наркотиков, которые сожгли ее плоть?

Ричард отрицательно покачал головой и пояснил:

– Да нет же, совсем не от этого. В результате проведенных анализов выяснилось, что ей ввели в организм чрезмерное количество ферментов. Вот что уж действительно странно, так это то, что, несмотря на присутствие этого вещества в той или иной естественной форме в любом человеке, моя "пациентка" не смогла нормально усвоить и переварить все ферменты – возможно, из-за их немыслимого количества. Поэтому я нашел немало их в печени, селезенке, почках и прямой кишке.

Ричард остановился и, пронзив меня взглядом поверх своих маленьких очков, заметил далее:

– Мне кажется, что такой комплекс ферментов просто сожрал ее заживо.

– Вы все еще не выделили эти ферменты?

– О да, выделил, и довольно легко! – встрепенулся Ричард. – Я уже говорил, что приготовил к длительному хранению органы моей пациентки. Теперь встала проблема провести практические опыты и сделать анализ вещества. На это уйдет масса времени, даже, может, несколько лет, если только такое возможно, в чем я сильно сомневаюсь.

– Что вы имеете в виду?

– Дело в том, что ферменты недолговечны и, взятые с живой ткани, сразу же начинают распадаться. Образно говоря, они полуживые. – Ричард повернулся кругом и подошел к столу с крышкой, обитой цинковыми листами, на котором стояли три проволочные клетки, а в них сидели подопытные крысы.