Дмитрий Москвичёв - Мёртвые люди

Вместе с дымящейся кружкой, оставившей за собой запах земляники, Витя прошел в комнату и включил свет. Сев за стол (такие столы раздвигаются, становясь больше, когда приходят гости), он тут же с раздражением вскочил от громкого скрипа пошатнувшегося под ним стула. Поставив кружку на стол, он провел ладонью по его поверхности. Серость пыли настолько сильно прилипла к его коже, что потребовалось идти в ванную и там несколько раз тщательно намыливать и споласкивать ладони.

" ...чересчур... это слишком чересчур... - вдруг вслух проговорил Виталик,- ...даже воздух - и тот грязен... пыль, которая всюду... налипает на все, что ее коснется... я сам уже почти пыль..."

Первое, что попало под руку - шторы с багровыми и желтыми кленовыми листьями, были тут же сдернуты с гардины вместе с крючками, на которых они висели. Темнота за окном (трещина вдоль стекла залеплена скотчем) отразилась рассеянным светом лампочки, упрятанной в убогий бумажный абажур. Отражение фигуры со шторой в руке на мгновенье застыло, словно разглядывая само себя, после колыхнулось и присело на корточки возле узорчато-красного ковра, некогда, наверно, бывшего вполне сносным.

Виталик свернул его, чихнув от щекочущей ноздри поднявшейся пыли, и вытащил в прихожую, где поставил возле входной двери. Достав из-под раковины на кухне ведро с тряпкой и набрав в него воды, он закатал рукава по локоть и обе штанины до колен и принялся мыть полы. Он натирал пол и улыбался, вспоминая свою недавнюю армейскую жизнь: как он, будучи еще «духом бесплотным», вместе с такими же, как и он, бедолагами, звеня ведрами и шлепая тапочками на босу ногу в мыльной пене, враскорячку ползал по «взлетке», натирая ее, казалось, в сотый раз («...чтоб блестела как кошачьи гениталии!.. эй, ты! гениталий! ты куда ведро дел?!..»)

Было настолько грязно, что пришлось несколько раз менять воду, шлепая босыми ногами по мокрому полу до ванной комнаты и обратно. К тому же набралось несколько мусорных пакетов всякого хлама, разбросанного по всей квартире: пивные банки под кроватью с потушенными в них окурками, ворох позапрошлогодних газет и журналов «Vogue» под столом, визитки какого-то Александра Петровича («сотрудник крупной зарубежной компании») вперемешку с замусоленными игральными картами и рекламными проспектами на подоконнике. Виталик двигал мебель и доставал из проема давно потерянные, да и все равно никому не нужные вещи.

Разобравшись с наведением порядка, уставший, но довольный собой, Витя открыл дверь кладовой и... руки его беспомощно повисли. Казалось - все, что не смогло «потеряться» в маленькой, но уютной квартире, потерялось именно здесь. С наваленных грудой сумок, на него скатился огромный синий мяч...

Я не готов... это какое-то наваждение... одни вещи, старые, никому не нужные старые вещи...

На вбитых в стену гвоздях, загнутых кверху, висела уже не одежда, но какое-то тряпье давно уже изъеденное молью... пахло какой-то дрянью и резиной от тут же, зацепленного капюшоном за гвоздь, зеленого плаща ("общевойсковой защитный костюм, - определил Виталик, - хозяин, похоже, был рыбаком...")

Он сорвал стены все это старье вместе с гвоздями, вырвав их из стены, и сложил в мусорные пакеты, задыхаясь от затхлости и поднявшейся пыли. Возле входной двери их уже скопилось столько, что к самой двери уже трудно было пробраться. Вытащив старый советский пылесос и тележку с намотанной на ручку изолентой, он смог наконец добраться до кучи беспорядочно брошенных друг на друга сумок. Все вперемешку: сумки, в которых другие сумки, дырявые пакеты с грязными обувными щетками и пустыми банками из-под ваксы, с бутылками из-под шампуня, тюки с перемотанными крест-накрест стопками старых газет... - все это отправилось туда же, к пакетам с рваньем и пивными банками. Ему явственно представился ссутулившийся человек в зеленом резиновом плаще и высоких рыбацких резиновых сапогах, с проплешиной на голове, заботливо и бережливо, облизывая губы и причмокивая, собирающий все это барахло.

Он расстегнул молнию на одной из сумок и на него дохнуло ароматом женских духов: там была аккуратно сложенная одежда, оставшаяся, видимо, от той самой, укатившей в Грецию... В другой, точно такой же сумке, пахнущей точно так же, были какие-то замысловатые костюмы ( "наверно, сценические..,- подумал Витя,- может...") и туфли на платформе с безумно высоким каблуком. Боковой карман был забит нижним бельем.

"Бряцающие цепями ключицы... мокрые следы от рыбацких сапог... там тоже была девочка, державшая раздетую куклу за пластиковую ногу, с криком "это из-за тебя", бившая ее об угол письменного стола..."

Опустившийся на колени, он взял ажурную принадлежность дамского туалета и, прижав к лицу, вдохнул...

У куклы не было глазниц. Ее руки с растопыренными пальцами поднимались с каждым взмахом и с каждым ударом опускались.

"У нее не может быть другого лица - родинка над верхней губой и маленький, едва заметный шрам справа возле брови - мое дыханье прерывистое, как у собаки..." - он поднялся. В голове, стуча колесами о стыки рельс, проносился локомотив. Вышел, немного пошатываясь, прислонившись плечом к стене.

Была уже глубокая ночь. Шел проливной дождь и его было слышно. Усевшись на мусорные пакеты возле двери, он закурил:

...все это слишком реально...

раз, два, три...

...кеды шелестят по сыплющимся бетонным ступеням вниз - там ливень и уже за полночь. По правде говоря... нет... не надо... просто молчи... просто неудобно от того, что мусорный пакет, забитый доверху, соскальзывает с плеча...

раз... два...

К черту все! Что с ней стало? Вещи - в мусор, куда - она? В каком-нибудь баре подает счета... раз, два... по утрам варит кофе и, кутаясь в халат, смотрит на еще холодное солнце... помнит ли? Мне не зачем хранить чужой хлам чужого прошлого...

В курортном греческом городке, в номере за двадцатку в уплату услуг она сидела, съежившись, на кровати, укутавшись в бардового цвета простыню и курила. Остекленевший взгляд не замечал как деловито повязывал галстук пожилой, одутловатый грек, бормоча что-то себе под нос. До нее доносились только бессвязные отрывки: "...ты же знаешь... ну... а в понедельник придет бабушка... Панает веселится... чертова пуговица... хорошо..." Звук хлопнувшей за ним двери раздался в ее ушах громом и заставил вздрогнуть. Сигарета, еще дымящаяся, упала на затоптанный ковер, на котором валялась пара смятых десяток...

За широко распахнутым окном, в самом низу - круглосуточная забегаловка с бойким, никогда не спящим хозяином - арабом, маленькие, мельтешащие, темные фигурки чужестранцев и мост бесконечно длинный, уходящий вереницей фонарей за самый горизонт, за которым кварталы, кварталы, кварталы уже давно покоящихся людей. Именно этот мост. Именно сейчас. Самое главное в жизни. И самое последнее...