Дмитрий Москвичёв - Мёртвые люди

 -

- Нет! Нет! Меня не проведешь!

Эта дамочка, как же ее, Господи, старая рухлядь, пахнет как заплесневелый хлеб, я же знаю, что она смеется надо мной; ей, мертвой суке, - противно, но она же делает вид, улыбается, "Витечка", как-будто все так и должно быть!

- Легко говорить! Она видит то, что видит!

- Мне совсем не лестно, когда меня называют мертвым именем! Я же есть! Есть! Швыряться мной как тем, кто был? Я совсем не "он". Нелепость: перепрыгнуть через двоих и стать посторонним, третьим лицом? А ее руки? Ее руки! Меня выворачивает, когда приходится глотать эти маленькие белые гадости из ее старых, сморщенных ладоней. Ее старые, старые, дряблые руки - она умывает их ядом! И молчи лучше!

- Лучше.

- Ничего не заживает. Откуда взялись эти чертовы обрубки? Как-то это все выглядит, словно вывернутое наизнанку. Ведь нельзя же взять и отнять от того, к чему никогда ничего не прибавлялось! Тсс... тии... я не понимаю ни слова, они вылетают из горла как застрявшие кости, умершие и тотчас съеденные, заранее приготовленные на убой плоть от плоти мысли! Лучше писать. По крайней мере, так они будут погребенными.

- Лучше.

- Молчи! Ты видишь их? Как много из них меня окружает! И все ходят на цыпочках, улыбаются так мило, а глазки-то, глазки-то блестят! Нет ничего хуже Их! Именно ничего! Нет ничего страшнее этого Ни-че-го!

Пока еще можно писать. И я пользуюсь этим. И этим пользуются они. Я знаю. Когда вывозят на прогулку, здесь — во двор и дальше, все сильнее отталкиваясь - в глубину ивовой аллеи...

- Ивовой? Но ведь там нет ив.

 - Черт побери! Там! До самых ворот, я знаю: они роются у меня в комнате, ищут, находят и читают то, что написано совсем не для них. Пусть. Я гуляю и думаю: «Пусть».

Пусть эти бесконечные зубастые улыбки, белоснежные, дурацкие шапочки, пусть это тихое, монотонное шарканье тапочками по паркету... ис-тер-тый! Он истерт! Пусть эти маленькие, хитрые глазки смотрят через притворенную дверь. Я уже привык. Я уже давнишний. Ис-тер-тый! Стертый. Перемеленный или, все-таки, перемоловшийся? Кажется иногда, что не будь всего этого и я бы распался на мелкие кусочки как дядино отражение в зеркале, что я давеча разбил.

Они поранили меня. Я порезался как ребенок, разбивший елочную игрушку и попытавшийся ее собрать. Какое множество принялось тогда спасать мое исковерканное тело! Из-за всей этой кутерьмы я не смог как следует попрощаться с дядей. Никогда бы уже. Да и ушел он так же тихо и незаметно, как и появился. Надо было отдать ему все. Да! С этого и нужно было ему начать!

 Впрочем, в нем-то все и было. И все началось с него... 

 Она не стала доезжать прямо до дома и попросила таксиста остановить возле ночного магазина. Вынырнув из темноты салона машины, вдохнула полной грудью сырой осенний воздух и открыла дверь небольшого заведения. Ее на мгновенье ослепил яркий, разлившийся по белым стенам и сверкающему кафельному полу свет. Взяв со стеллажа местную газету, она подошла к зевающему продавцу и попросила пачку сигарет. Молодой парень за прилавком протянул Virdginia Slims, с интересом глядя на стоящую перед ним привлекательную девушку: 

- С вами все в порядке? - спросил он, не ожидая, что вопрос ее так сильно встревожит. 

Она выглядела так, будто уже давно от чего-то или кого-то убегает и ее вот-вот должны поймать. Так смотрят те, кто уже знает, что все обречено, но по инстинкту продолжающие бег. 

- Да, конечно. - ответила она, расплачиваясь. - Почему вы спрашиваете? 

- У вас вроде как кровь на шее. Совсем немного. - он достал салфетку и, протянул ее девушке. Кажется, она совершенно его не понимала и стояла в полной нерешительности. - Вы позволите? - парень прогнулся через прилавок и краем салфетки дотронулся до ее шеи. - Всего пара капель. Ничего страшного. Где это вы? - улыбнулся продавец. 

Конечно, он совсем не переживал за нее. Просто она была красива. И как-то по-детски беззащитна. Длинная, сырая ночь и с ума сводящая скука иногда заставляют обращать внимание на то, что, может быть, в спешке дня остается незамеченным. "Может быть, она уже не первый раз заходит сюда. Живет где-нибудь неподалеку и бывает здесь ежедневно..." - думал ночной продавец, глядя на нее - уставшую и немного странную. 

- Ничего страшного. - повторила она, вслед за ним. - Благодарю. - вымученно улыбнулась и поспешила к выходу. 

До дома - перейти дорогу и проскользнуть через два переулка. Фонарные столбы здесь никогда не работают и главное в этой темени - не подвернуть ногу на какой-нибудь выбоине. Небольшой провинциальный городок, где все друг друга знают, но никогда не видят. 

Она уже не спешит. Больше некуда. Несмотря на ночной холод, села на скамейку во дворе дома и чиркнула зажигалкой. На осветившемся лице засверкали стынущие капли моросящего дождя и тут же погасли. "Теперь уже все, - подумала она, облегченно выдохнув табачный дым из груди, - теперь уже все сделано. Пусть до одного теперь не добраться. Этого, по большому счету, и не надо. Все уже сделано." Она была спокойна, но руки, не слушаясь, сами по себе дрожали - то ли от холода и сырости, то ли от глубоко засевшего страха. Она, разумеется, понимала, что ее найдут. Обязательно найдут. Может быть... да нет... уже ищут и идти домой - не самое лучшее решение. "Дом, милый дом, - усмехнулась она, - уютное гнездышко, ставшее теперь самым небезопасным местом..." 

Скрываться от полицейских она не уже собиралась. Раньше это было необходимостью: нужно было во что бы то ни стало добраться до тех, о ком она думала все последнее время - тех, кто не имел права на жизнь и должен был умереть самой мучительной смертью. Она не могла ни спать, ни есть и жила последние два года только мечтами, грезами об их предсмертных судорогах, представляя как она сделает это, каждый раз придумывая все новые, более изощренные казни. Она была уверена, что рука ее не дрогнет, отправляя выродков домой - в ад. 

Так и было. Никаких сомнений, никакого волнения и сердце стучало размеренно и на удивление ровно - даже гнев, который прежде сжигал ее изнутри, вдруг куда-то исчез, освободив место спокойствию и расчетливости. Сейчас же она чувствовала себя совершенно пустой: то, что было для нее смыслом жизни совершено и жизнь, как таковая, - теперь бесполезная штука. И можно не сомневаться - конец уже близок и желать можно только одного - лишь бы он настал побыстрее.