Джонатан Сантлоуфер - Анатомия страха

И в другом Родригес прав. Эти рисунки обозначают почерк преступника. Он соблюдает какой-то лишь ему известный ритуал. Компьютерный анализ двух рисунков, обнаруженных на телах двух погибших, не выявил соответствий.

«Серийный убийца». Эти слова очень не хотелось произносить вслух. Пока. Потому что – и Терри это твердо знала – немедленно возникнут федералы. Серийные убийцы – их прерогатива, и они ее никому не уступят. Хотя в последние несколько лет серийные убийцы оказались слегка понижены в статусе, уступив первое место террористам. Впрочем, и с теми и с другими ФБР справлялось одинаково «успешно». Особенно в предотвращении подобных преступлений. Что касалось серийных убийств, то Терри полагала, что следовало бы принять закон о стерилизации всех граждан, склонных к немотивированной жестокости. Для начала, пока не выявлены «гены зла», о которых в последнее время так много рассуждают ученые. В общем, сделать так, чтобы Джеффри Дамеры [7] Американский серийный убийца и каннибал, убивший и изнасиловавший 17 мальчиков и юношей в период с 1978 по 1991 год. не плодились по всему миру.

– Хотите сохранить этот рисунок на память? – спросила Шмид. – Вставить в рамку?

– Извините. – Терри протянула рисунок детективу и покинула комнату. Из головы не выходил Натан Родригес и его особый дар. Он ей поможет. Она пока не знала как, но обязательно поможет.

Я шагнул в квартиру и застыл на пороге. В нос ударил крепкий неприятный запах. Значит, бабушка опять варит какое-то зелье.

– Бабушка!

Я прошел по сумрачному коридору в кухню, где на плите в небольшой кастрюле что-то булькало. Дело в том, что моя бабушка Долорес – сантера, [8] Что-то вроде духовного сана для отправителей культа сантерии, афрокарибской религиозной традиции. жрица культа и одновременно знахарка. Клиентов у нее хоть отбавляй. Думаю, не в последнюю очередь потому, что она добрая и отзывчивая, знает, как помочь людям. Вот они к ней и тянутся.

В гостиной прежде всего привлекали внимание яркие пурпурные шторы на окнах и большой диван, покрытый шерстяным розовым пледом, с множеством подушечек. Стены увешаны моими рисунками, среди них несколько изображений святых. В углу располагался боведа, нечто вроде алтаря в память усопших предков, – покрытый белой скатертью столик. Над ним фотография моего отца, 20 х 30, где он был снят после окончания полицейской академии. Боведа у бабушки всякий раз был оформлен по-разному. Сейчас на столике стоял десяток бокалов с водой. Это означало, что она просила что-то у предков.

В конце коридора из «комнаты святых», где бабушка принимала посетителей, доносились голоса. Мне часто доводилось видеть, как люди, входя туда, крестились. Неудивительно. Большинство исповедующих сантерию оставались католиками. Да-да, поклонялись африканским идолам, оришам, просили у них прощения, советов и даже наказания для своих врагов. Их не смущало, что церковь осуждала сантерию.

Я пытался объяснить это противоречие бабушке. Подчеркивал тот факт, что сантерия возникла как следствие насильственного обращения в католичество африканских рабов, привезенных на Карибские острова. Но она не слушала. Регулярно ходила в церковь и не видела в этом никакого греха. Когда я был ребенком, она заставляла меня запоминать имена оришей и над чем каждый имеет власть, а по воскресеньям таскала в церковь. Вот так и метался я между моей еврейской бабушкой по матери, которая кормила меня латкес [9] Латкес – оладьи из тертого картофеля, национальное блюдо восточноевропейских евреев. и рассказывала о десяти казнях египетских, и пуэрто-риканской по отцу, представляющей собой сверхмощную смесь христианства и сантерии. Неудивительно, что я вырос агностиком.

Моя бабушка любила Иисуса не меньше, чем Олоду-маре, высшее божество в сантерии, а я любил ее и потому давно уже отказался от попыток в чем-либо убедить.

Дверь «комнаты святых» отворилась, и оттуда вышла бабушка и ее посетительница, пожилая женщина.

Бабушка повернулась к посетительнице, прошептала что-то по-испански, протянула свечи с изображениями святых, объяснила, когда зажигать.

– Ты взяла с нее за свечи? – спросил я, когда женщина ушла.

Бабушка уперла руки в бока и прищурилась.

– Я не обираю тех, кто страдает в нужде.

– Знаю. Но нельзя же тратить все свои деньги на других.

– Успокойся. – Она нежно взяла мое лицо в свои руки. При этом ее макушка едва достигала моего плеча. – Ven, estoycocinando. [10] Видишь, я готовлю снадобье (исп.).

– А что ты там варишь, кошку?

– Перестань! – Она с улыбкой погрозила мне пальцем. – Почему ты не бреешься, Нато?

Бабушка называла меня деткой, деточкой, малышом, но теперь уже чаще Нато. Имя Натан ей произносить было трудно, и к тому же она его не любила. Она сообщала об этом моей матери по крайней мере раз в месяц и, надо отдать ей должное, так до сих пор и не прекратила. Когда-то бабушка лоббировала имена Антонио и Мануэль. В этом году, в январе, на мой тридцать третий день рождения она подарила мне бумажник с вытисненной буквой «А».

– Почему «А»? – спросил я.

– На случай, если ты все же решишь сменить имя на Антонио, – ответила она.

К счастью, этого не слышала моя мама, иначе бы она непременно сделала плотц – скандал. Это было любимым словечком моей еврейской бабушки. «Я сейчас сделаю плотц», – часто повторяла она. Обе бабушки обожали друг друга, хотя сомневаюсь, что понимали одна другую. Поэтому, наверное, и обожали. Иногда бабушка Долорес употребляла слово «плотц», чем меня невероятно смешила.

В кухне она снова спросила, почему я не бреюсь, и я ответил, что мне не нравится смотреть на свое лицо. Она назвала меня вруном и погрозила пальцем, звякнув браслетами.

– Варишь зелье для кого-нибудь из клиентов? – Я показал на кастрюлю на плите. – И за травы заплатила ты?

– Que importa? [11] Разве это важно? (исп.)

– Да, важно, потому что мне неприятно, что ты так расходуешь свои деньги.

– Было бы лучше, Нато, если бы ты позаботился немного о себе. Живешь один в своей запущенной квартире, на работе постоянно рисуешь преступников. Давно пора найти приличную девушку, завести детей.

– О Боже!

– И не надо говорить «О Боже!». Настало время найти хорошую девушку. – Она снова охватила мое лицо руками. – Oyes, guapo? [12] Слышишь, красавчик? (исп.)

Бабушка часто называла меня красавчиком, даже когда сердилась. Она искренне считала, что я похож на Фернандо Ламаса и всех остальных красивых актеров – латиноамериканцев и испанцев. На прошлой неделе она добавила к списку еще и Рики Мартина. К сожалению, я не похож ни на одного из них.

На мгновение ее лицо помрачнело. Я взглянул на кипящую кастрюлю и вспомнил, что этим зельем окропляют жилище, чтобы выгнать оттуда злых духов.