А. Й. Казински - Последний праведник

— Что-то случилось? — спросила она.

— Да нет. Все в порядке.

Катрине улыбнулась. Нильс не хотел говорить, как провел вечер, он всегда был уверен, что незачем множить плохое, и ненавидел, когда кто-то рассказывал ужасные истории об искалеченных или мертвых детях. Все эти автомобильные аварии, утопленники, катастрофы — зачем другим об этом знать?

Катрине поправила свою веб-камеру. Она сидела в своем гостиничном номере, Нильс пытался определить источник легкого мерцания у нее за спиной. Что это — городские огни? Лунный свет, задевающий Столовую гору? Мыс Доброй Надежды? Может быть, эти маленькие мигающие световые пятна — это корабли, идущие из Индийского океана?

— Я тебе рассказывала про Криса и Мэрил? Пара американских архитекторов, они недавно приехали. Дико талантливые, кто-то из них работал с Даниэлем Либескиндом. Ну так вот, у них сегодня было что-то вроде новоселья… Да ты и сам их скоро увидишь, они пригласили нас в гости на субботу.

Она взглянула на него подбадривающе.

— Ну что же, я с радостью.

— Ты купил таблетки?

— Да. Конечно.

— Покажи.

Нильс поднялся и вышел в ванную. Когда он вернулся, Катрине сидела перед своим компьютером в одном лифчике, сбросив белую рубашку. Нильс прекрасно понимал, к чему она клонит.

— Жарко у тебя там? — спросил он, поддразнивая.

— Здесь прекрасно, Нильс, это лучший в мире климат. И тебе обязательно понравится их красное вино. Давай, покажи таблетки.

Он поднес маленькую упаковку к камере.

— Чуть ближе.

Он послушался. Катрине прочла вслух:

— Диазепам. 5 мг. Успокаивающее средство, против аэрофобии.

— У Аллана есть друг, которому они очень помогли.

— У Аллана?

— Из отдела по борьбе с убийствами.

— Я-то думала, ты единственный полицейский, который не может летать.

— Я могу летать. Мне просто сложно путешествовать.

— Это, конечно, большая разница. Давай-ка прими таблетки. Две, сейчас, чтобы я видела.

Нильс засмеялся, покачал головой, положил на язык две маленькие таблетки.

— Твое здоровье.

— Глотай быстрее.

Как только таблетки исчезли в сопровождении половины бокала вина, настроение Катрине, как он и ожидал, изменилось.

— Ну что, поиграем?

— Ты хочешь?

— Ты же знаешь, что я хочу, чего ты дразнишься. Раздевайся.

Катрине жила в Кейптауне уже полгода. Сначала она не хотела уезжать, вернее, делала вид, что не хочет. Нильс понимал и принимал ее игру, он с самого начала чувствовал, что ее нерешительность призвана прощупать его реакцию. Что он скажет, если она решит уехать?

Когда решение наконец-то было принято, Нильс почувствовал огромное облегчение — не потому, что его радовала перспектива прожить без Катрине целый год, но потому, что неизвестность закончилась. Перед ее отъездом он порой даже ловил себя на том, что радуется своему предстоящему одиночеству. Ей он никогда об этом не рассказывал и сам толком не мог понять причин этой радости, он ведь прекрасно знал, что одиночество и тоска тяжело ударят по нему. В последний вечер перед ее отъездом они крупно поссорились, потом занялись любовью на диване. Затем Катрине плакала, говорила, что не сможет без него, и порывалась позвонить шефу и все отменить — но разговоры, конечно, так и остались разговорами.

Они попрощались ранним утром у машины. Воздух был густым от мелкого, почти невидимого дождя. Нильс чувствовал абсолютную пустоту внутри, у него рябило в глазах. Катрине подалась вперед, чтобы поцеловать его мягкими и горячими губами, и прошептала ему на ухо что-то, чего он не смог разобрать, и весь день после ее отъезда он пытался понять, что же она такое сказала. Если мы больше не увидимся… Причем в глубине души он почему-то чувствовал, что это только хорошо, что он не сумел расслышать последние слова.

— Стань так, чтобы я могла тебя видеть, — сказала Катрине.

Когда Нильс снова взглянул на экран, оказалось, что Катрине его опередила и сидела теперь на стуле полностью голая, немного откинувшись назад, чтобы Нильс смог рассмотреть все то, по чему так соскучился.

— Только раздевайся медленно, любовь моя. Ты такой красивый, я хочу растянуть удовольствие.

Во всем, что касалось секса, Катрине была с другой планеты. Планеты, на которой секс не был связан со стыдом, неловкостью или смущением. И он любил это в ней. Несмотря на то что это требовало от него пересмотра собственных представлений и границ. Катрине научила его любить свое тело — хотя нельзя сказать, что раньше с его телом что-то было не так, наоборот, он всегда был отлично сложен: высокий, но не долговязый, крепкий, но не похожий на бульдога. Волосы на груди поседели, и Катрине, внимательно отслеживавшей все изменения, это очень нравилось. И все-таки до того, как он ее встретил, он воспринимал свое тело как дополнение к голове, прикрученное снизу для того, чтобы выполнять приказы мозга. Катрине научила его, что у тела есть свои собственные желания и стремления, что команды в сексе идут в обратном направлении — тело говорит голове, чего ему хочется. И не надо бояться потакать ему.

— Повернись, я хочу видеть твою задницу, пока ты снимаешь джинсы, — приказала она.

Нильс повернулся спиной к камере и медленно дал джинсам упасть вниз — так, как ей всегда нравилось. Он опустил взгляд. Хмм, как странно — он не рассчитывал на то, что после сегодняшнего вечера тут могут показаться какие-то признаки жизни. И все-таки. Секс и смерть. Похоть и страх.

— Теперь дай я на тебя посмотрю, любовь моя, — прошептала Катрине из Кейптауна.

Воздушное пространство над Европой

Опять она, стюардесса. Идет по узкому самолетному проходу, наливая кофе, чай или сок и раздавая орешки. Абдул Хади улыбнулся при мысли о том, что орехи, чай и кофе — это главные товары арабских базаров. Европейские купцы веками совершали долгие поездки в арабские страны, чтобы привезти эти лакомства домой, на свой неплодородный север. Теперь все это арабское великолепие вручается пассажирам в удобных пластиковых упаковках, украшенных изображениями светловолосых молодых людей. В основе всего западного маркетинга лежит то, чего никогда не замечают ни американцы, ни европейцы: Запад прежде всего продает идею себя. Рекламу выдумали для того, чтобы продавать Запад его жителям.

— Coffee or tea ? [15] Кофе или чай (англ.).

Абдул Хади поднял глаза. Опять она, опять улыбается, опять настойчиво ищет его взгляд. Несмотря на многочасовое ожидание в аэропорту, выглядит так, как будто только недавно проснулась.

— Orange juice.

— Peanuts ?

— Please. [16] Апельсиновый сок. — Арахис? — Да, пожалуйста (англ.).

Она коснулась рукой его руки, когда ставила сок на столик, и он почувствовал прокатившуюся по телу теплую волну — давным-давно забытое ощущение. Стюардесса положила рядом с пакетом сока упаковку арахиса, но, собираясь идти дальше, добавила вдруг еще одну. Не поспешно, но спокойно и мило, прибавив: