А. Й. Казински - Последний праведник

Полицейский смотрел на него непонимающе.

— Anyone you want me to call ? — спросил он. — Remember: I am the last person to see you alive. [70] Ты хочешь, чтобы я кому-нибудь позвонил? Не забывай, что я последний, кто видит тебя живым (англ.).

Абдул Хади отодвинулся подальше от полицейского. Что еще за идиотские вопросы.

— Your last message. What is it ? [71] Твое последнее слово. Что ты хочешь передать? (англ.)

Последнее слово? Абдул Хади задумался. Он думал о прощении. Ему хотелось попросить прощения у своей сестры — за то, что она не стала старше, за то, что все годы безраздельно достались ему — это было несправедливо. И еще ему хотелось попросить прощения у старшего брата — за то, что Хади так и не смог отомстить за его смерть. Брат всего лишь искал жизни побогаче, он не сделал ничего плохого. Как и сестра. Она тоже ни в чем не была виновата. Как же четко он видел сейчас перед собой ее лицо! Брат и сестра ждут его, готовятся встречать, в этом он был уверен и радовался, предвкушая новую встречу с ними.

Полицейский снова придвинулся поближе и прошептал Хади:

— I wonʼt close ту eyes. Do you hear me ? — Он потянулся к Хади. — I am your last witness. [72] Я не стану закрывать глаза. Ты меня слышишь? Я последний, кто видит тебя живым (англ.).

В эту секунду Абдул Хади должен был спрыгнуть. В эту самую секунду. Он поднял глаза к небу, к своему Создателю, к стоящим в ожидании мертвым родственникам. На мгновение ему показалось, что небо движется ему навстречу. Потом небо приземлилось, сначала на датского полицейского, потом на Хади, потом устремилось дальше, на улицу под ними. Миллионы осколков белого неба, танцующих по кругу. Люди на улице смотрели наверх, дети ликовали. Абдул Хади слышал высокий щелчок, с которым наручники решительно сомкнулись вокруг его запястий.

Институт Нильса Бора, Копенгаген

Старый деревянный пол трещал и громыхал под тяжестью самого большого институтского глобуса, который катился по коридору Благодаря его размерам Ханне не нужно было даже наклоняться, чтобы подталкивать его вперед, она просто шла за ним, как за громоздкой детской коляской. Глобус врезался в дверной косяк, отбив от него щепку, и вынудил двух молодых ученых, возвращающихся с обеда, отпрыгнуть в сторону, чтобы их не переехало.

— Эй, у тебя права-то на управление им есть? — спросил один из них, смеясь.

— Мне просто нужно кое-что измерить, — ответила Ханна, не замедляя шаг.

Она слышала, как один из них прошептал другому, что она немного чокнутая:

— Это Ханна Лунд. Когда-то она была одной из лучших, но потом… потом с ней что-то случилось.

— А что она здесь делает?

Остаток разговора потонул в шуме катящегося глобуса. Ханна завернула за угол и направилась к аудитории. На мгновение она испугалась, что глобус просто не пройдет в дверь, но проем оказался достаточно широким. Она вытащила из кармана рулон фольги, найденный в маленькой кухоньке при столовой, и принялась оборачивать планету в фольгу, работая целеустремленно и быстро. Потом она приклеила на обернутый фольгой глобус вырезанные континенты — однако не на те места, на которых они обычно располагаются, а собрав вокруг Южного полюса, — и воткнула булавки, которые складывались теперь в совсем иной, чем раньше, узор. Она долго стояла молча, разглядывая Землю, прежде чем сказала вслух:

— Последний раз мир выглядел так в момент своего создания.

Церковь Святого Духа, Копенгаген

— Держите, вы это заслужили, — сказал священник, ставя стакан на стол перед Нильсом и наливая себе. — Смерть была совсем близко.

Золотистый алкоголь растаял у Нильса во рту, жидкость в стакане, который он отодвинул от себя, немного порозовела: у него изо рта шла кровь. Но зубы целы и нос не сломан.

— Вы бы заглянули в травмпункт по дороге, — сказал Розенберг с деланым спокойствием.

Нильс знал этот классический тип реакции человека, который только что избежал смертельной опасности. Жертва или полностью теряет человеческий облик и даже не старается этого скрыть, или же наоборот делает вид, что «ну Господи, какие пустяки, сейчас все пройдет». Последнее особенно свойственно мужчинам.

Нильс ничего не ответил. У него ныли челюсть и одна скула, болело колено и пульс никак не хотел успокаиваться.

Кабинет Розенберга являл собой странный гибрид переговорной и гостиной с фрагментами детского сада: в углу стоял ящик с погремушками и деталями от «Лего». Полка за спиной Розенберга провисла под тяжестью черных книг в кожаных переплетах.

— Почему он выбрал именно вас? — Нильс только сейчас обнаружил, что думает вслух.

Розенберг пожал плечами.

— Как он находит жертв? Или находил.

— Может быть, это случайность? — спросил священник, осушая свой стакан и тут же наливая себе новую порцию.

— Нет, в это я не верю.

— Еще?

Нильс накрыл ладонью свой стакан, изучающе глядя на священника. Он врет. Нильс только не знал, о чем именно.

— Я этого не понимаю, — из-за побоев Нильс говорил в нос, но был полон решимости выжать из священника правду. — У меня нет никаких идей, зачем сумасшедший объезжает земной шар, убивая хороших людей.

— Бросьте, — перебил его Розенберг. — Какой я к черту хороший.

Нильс пропустил это мимо ушей.

— Но в одном я уверен: это не случайность. А как раз наоборот! — Он поймал взгляд Розенберга и удерживал его. — Выбор пал именно на вас, вы должны были умереть сегодня. Конкретно вы, как и в случае со всеми остальными. Я должен просто понять, почему.

Нильс встал и подошел к окну. Кабинет располагался на втором этаже. Белое снежное одеяло словно в утешение покрыло улицу, все крыши, все машины, все скамейки. Внизу работала целая команда полицейских. Двое из них стояли на посту рядом с машиной, на заднем сиденье которой сидел Абдул Хади. Обе его руки были пристегнуты наручниками к железному кольцу в полу. Все, ни шагу дальше. Сотрудники спецслужб уже проинформировали Нильса и Розенберга, что те не имеют права говорить о случившемся. Закон о терроризме. Текущие расследования, предупреждение новых атак и так далее. Нильс прекрасно понимал, что об этом деле нигде не будет упомянуто ни единым словом, об этом не напишут газеты: такого никогда не случалось. Информация осядет в самых надежных национальных тайниках, куда нет доступа даже у премьер-министра. Нильс был знаком с новым законом о терроризме. Этот закон вбивал клин между знанием и информацией — с одной стороны, и неинформированным населением — с другой. Цензура в чистом виде.

Когда Нильс снова повернулся, лицо Розенберга словно затуманилось. Плечи чуть приподнялись. Реакция, подумал Нильс, вот она наконец, сейчас он сломается. До него начало доходить, что еще пара мгновений — и какой-то псих выпустил бы ему кишки. Теперь он уязвим.