Эд Макбейн - Преступная связь

— Ты слышал о Риччи Палермо?

— Риччи?..

— Палермо. Парень, который когда-то на меня работал. А потом увлекся ювелирными изделиями. Ну, вспомнил?

— Ах да. Конечно.

— Его застрелили на Восьмой авеню.

Фавиола промолчал.

Реган и Лаундес обратились в слух.

— В подвале на Восьмой авеню, — продолжал Сэл. — Две пули в затылок. На прошлой неделе об этом писали в газетах.

— Не читал, — ответил Фавиола.

— Да, ужасная история, — заключил Сэл.

Голоса избранных авторитетов пропали из наушников Регана и Лаундеса, когда те начали спускаться по лестнице, а затем зазвучали снова, когда те прощались с Марио в задней комнате лавки. Новый гладильщик посылал целые букеты «сэров» и «мистеров» вослед их королевским задницам до тех пор, пока они не вышли на Брум-стрит, где их, на память грядущим поколениям, засняли на видеопленку два оператора из дома напротив.

Уна Халлиган возникла из ниоткуда в семь тридцать того же вечера. Два сыщика, сменившие Регана и Лаундеса, решили, что она весь день провела в квартире. Иначе как она могла здесь оказаться? Ведь лавка закрылась еще в пять.

Гарри Арнуччи, сорокавосьмилетний детектив первого класса, лысый и коренастый, до перевода в подразделение при прокуратуре работал в Отделе по борьбе с наркотиками в Манхэттене. Относительно уголовников он твердо уяснил одну вещь: какими бы умными они себя не считали, на самом деле все они — очень недалекая публика. И он неотрывно сидел за аппаратурой и терпеливо ждал, когда Фавиола скажет ту самую глупость, которая обойдется ему в сотню лет тюремного заключения. Рано или поздно, все они говорили такую глупость. Как только Фавиола промахнется, как только на него и на его бандюг-посетителей наденут наручники, Гарри сделает еще один шаг к лейтенантскому званию.

Его партнера звали Джерри Мэндел, и он тоже стремился стать лейтенантом. Он пошел в полицию вопреки протестам прабабки, которая все еще помнила те времена, когда ирландские полисмены разбивали дубинками еврейские головы в Нижнем Ист-Сайде. В Нью-Йорке существовал негласный закон — только ирландец может подняться выше капитана. Мэндел мечтал опровергнуть это правило собственным примером и стать первым в Нью-Йорке евреем — комиссаром полиции. Сейчас, всего лишь в тридцать три года, он уже дорос до детектива второго класса. Подобно Гарри, он понимал, насколько важное дело им поручили, и надеялся, что все закончится арестом и, соответственно, продвижением по службе.

Оба почувствовали себя оскорбленными, когда Майкл Уэллес устроил им утром лекцию по минимизации. Они всегда действовали строго по правилам и выключали аппаратуру сразу же, как только Фавиола по средам укладывался в постель со своей таинственной секс-бомбой. Они прекрасно осознавали свою ответственность и не хотели, чтобы им лишний раз о ней напоминали. Кстати, они как раз собирались отключиться, когда вдруг услышали голос Уны Халлиган, — и откуда только она взялась? «Наверное, торчала здесь целый день», — решили было они, но тут Эндрю сказал:

— Давай я помогу тебе снять пальто.

А Уна ответила:

— Спасибо.

И детективы поняли, что она только что вошла, — но как? Последовало недолгое молчание, затем тихий стон Уны, означавший, что они целуются.

— Хочешь выпить? — спросил Фавиола. Значит, парочка еще не в спальне, а в гостиной, непосредственно над лавкой портного. Фредди Култер набросал грубую схему всех трех этажей, чтобы они могли представлять себе, как передвигаются объекты из комнаты в комнату. Детективы гадали — то ли Фавиола спускался вниз и впустил ее через лавку, то ли у нее есть ключи? В любом случае операторы видеокамеры из дома напротив наверняка засняли ее на подходе к дверям. И никаких тайн.

Мэндел сделал Арнуччи знак выключить аппаратуру. Тот кивнул и потянулся рукой к тумблеру, когда девушка вдруг сказала:

— А почему дверь замаскирована?

— Архитектор думал, что так красивее, — ответил Фавиола.

— А ну-ка, подожди, — бросил Мэндел.

Арнуччи снова кивнул.

— Она ничем не выделяется на фоне остальной стены, — продолжала Уна.

— В том-то и смысл.

— Ни ручки, ничего. Как будто деревянная панель. Обычная панель орехового дерева.

— Архитектор не хотел нарушать целостности стены.

— Да, но лестница должна вести к двери, а не к стене.

— Там и есть дверь. С другой стороны.

— Да, я вижу.

— С нормальной ручкой, — подчеркнул он.

— Которая не поворачивается, — не унималась Уна. — Никогда не видела, чтобы ручку приходилось просто тянуть на себя, чтобы открыть дверь.

— Такой замок реагирует на прикосновение. С одной стороны, ты толкаешь панель от себя. С другой стороны, тянешь на себя ручку.

— И замка нет.

— Зато внизу целых два, — ответил он.

— Все равно странно.

— Как тебе твой коктейль?

— Спасибо, хорошо.

— А не пойти ли нам наверх?

— Сперва я допью.

— О'кей, — сказал он. — Не торопись.

— Ну и хорошо. И не надо меня подгонять.

— Никто тебя не подгоняет.

В его голосе чувствовалось скрытое раздражение. Сыщики решили, что она начинает действовать ему на нервы. Слишком долго пьет коктейль, интересуется, зачем дверь сделали так, а не иначе, тогда как ему хочется от нее только одного: затащить в спальню и отодрать как следует.

— Почему ты не предупредил меня, что уезжаешь? — спросила она.

Вот почему она так тянула. Он не ставит ее в известность о своих передвижениях, а в отместку она...

— Я не думал, что это так уж необходимо, — ответил он.

Раздражение в его голосе звучало уже явственнее. Интересно, знает ли малютка Уна, что ее приятель — уголовный авторитет, который может отдать приказание убить неугодного? Несколько недель назад ему не понравилось жалкое кольцо, и бедолага, всучивший его Парикмахеру Сэлу, закончил свой жизненный путь с двумя пулями в затылке в подвале дома на Восьмой авеню. Интересно, представляет ли она, с каким огнем играет?

— Ты говоришь, что любишь меня, — протянула Уна.

— Да, люблю, — ответил он, что означало: «Допивай быстрей и пошли наверх».

— Но тем не менее ты можешь уехать на два дня и не звонить мне, а когда возвращаешься, с тобой удается связаться не раньше воскресенья.

— Все верно, — бросил он. — И какие у тебя в связи с этим возникли проблемы?

— Ну, не то чтобы проблемы...

— А что тогда?

— Просто я думаю, если тебе человек не безразличен, то надо больше считаться с его чувствами. Я даже не знала, что ты собираешься уезжать. В один прекрасный день ты просто исчез, и все, а мне оставалось только...

— Милые бранятся — только тешатся, — заметил Мэндел и потянулся к выключателю.

— Подожди секунду, — остановил его Арнуччи.