Антти Туомайнен - Целитель

Пока Вэнтинен открывал дверь ключом, я втиснулся в пространство между шторами и стеной у окна. Вэнтинен вошел в дом тяжелым, но быстрым шагом, потом резко остановился. Я не видел его, но чувствовал его присутствие где-то рядом, в нескольких метрах от себя. На миг мне показалось, что я слышу его дыхание, биение сердца и даже то, как кровь бежит по его венам.

Через какое-то время, показавшееся мне непереносимо долгим, послышались шаги, поднимающиеся на третий этаж. Мне оставалось только надеяться, что я не оставил после себя открытыми ящики стола или дверцы шкафа и не забыл в комнате ничего такого, что могло бы поведать ему о моем присутствии здесь. Но, по-видимому, Вэнтинен все же что-то заметил, потому что быстро прогромыхал вниз по лестнице и вышел из дома. Я услышал, как снова взревел мотор уносившегося прочь автомобиля. Лишь спустя какое-то время я осмелился пошевелиться.

Страх заставил мои руки дрожать, когда я выглянул за дверь. Дыхание участилось. Несмотря на то что я видел, как машина Вэнтинена уехала, все же решил уйти через заднюю дверь и той же дорогой, которой пришел сюда.

Открыв дверь, я минуту вслушивался в бормотание дождя, звуки, которые издавали капли воды, падавшие на камни внутреннего дворика, водосточный желоб и кусты вокруг меня. Деревья аллеи в нескольких метрах от меня стояли тихо и неподвижно, будто соблюдали минуту молчания. Громов был мертв. Я находился совсем рядом с убийцей. И мне даже не пришло в голову вспомнить о пистолете, который я все еще носил с собой в кобуре. С другой стороны, зачем он мне вообще? Я просто хотел найти Йоханну. Я снова и снова слышал слова Громова. То, что он сказал, конечно, было возможно, но звучало как-то неправдоподобно. Телефон Йоханны жег меня через карман джинсов, но батарея в нем была разряжена. Там можно было бы найти ответ на последние слова Громова или что-нибудь еще: запись звонков, сообщений, пометки или изображения, которые могли бы оказаться ключом к исчезновению Йоханны несколько часов назад. Наверное, они прояснили бы многое.

Тропинка тянулась между скользкими корнями деревьев. Где-то я ступил в лужу, где-то нога утонула в грязи. Я осторожно прокладывал себе путь по кромке дорожки, когда вдруг услышал за собой голос:

— Как я только не догадался?

Я обернулся и увидел, как из-за большого раскидистого дуба на тропинку вышел Вэнтинен. В его руке был крупнокалиберный пистолет. Возможно, тот самый, из которого он стрелял в Громова и из которого были убиты целые семьи.

При скудном свете лицо Вэнтинена выглядело холодным и уродливым. На голову был накинут капюшон плаща. Край капюшона отбрасывал тень на верхнюю часть его лица, кончик носа и щеки. Мне не было видно даже его глаз.

— Как могло случиться, что такой любопытный тип, как ты, все еще жив? — спросил он.

— Тебе нет смысла убивать меня, — не слыша себя самого, проговорил я. — Это никому не принесет пользы.

— Никому? — переспросил Вэнтинен.

Холодный дождь приклеил мои волосы ко лбу, щекотал макушку. Огни ближайшего таунхауса пробивались где-то с левой стороны. Я старался смотреть на Вэнтинена как можно спокойнее, но все еще не мог разглядеть его глаз в темной тени, которую отбрасывал капюшон его плаща. И все же в его вопросе слышался искренний интерес.

— Никому из вас двоих, — уточнил я, — ни тебе, ни Таркиайнену.

Вэнтинен быстро кивнул:

— Конечно, он тоже в этом замешан. Но у нас разница во взглядах. Паси такой идеалист. Он всегда пытался изменить этот мир. С другой стороны, меня уже тошнит от всего этого.

Глядя на ствол пистолета, я не мог отогнать от себя мысль о Громове. Я решился спросить:

— Таркиайнен все еще жив?

На миг губы Вэнтинена растянулись в улыбке.

— Но ведь тебя больше интересует, как себя чувствует твоя жена, или нет?

Он был прав.

— Где Йоханна? — спросил я и понял, что мой голос дрожит. Дождь, ветер и почти минусовая температура заставили меня промерзнуть до костей.

— Не думаю, что должен говорить тебе об этом.

Ствол пистолета поднялся вверх на пару сантиметров.

— Лучше будет, если ты умрешь ничего не зная. Дурачки вроде тебя, со слишком длинным носом, как правило, вызывают у меня омерзение. Вот ты, например. Ведь если бы ты не пришел ко мне в бар, скуля по поводу своей пропавшей старушки…

Мне нужно было как-то выиграть время.

— Таркиайнен, — снова проговорил я, цепляясь за соломинку. — Ведь это он начал все это?

Улыбка Вэнтинена стала еще шире.

— Ладно, — проронил он. В его голосе невольно послышались нотки превосходства. — Давай постоим под дождем и поговорим. Как это все началось? Паси мечтал о том, чтобы сделать этот мир лучше, чем он есть на самом деле. Этот меняющийся климат. Он говорил, что кое-кто из людей должен бы ответить за то, к чему в конце концов привели их дела. И я поддержал его: почему бы нет?

Улыбка испарилась с лица Вэнтинена, и ствол пистолета снова пополз вверх.

— Паси говорил, что готов перейти к серьезным методам. Но так все говорят до тех пор, пока на самом деле не приходится применять эти самые серьезные методы. То же самое было и с Паси. Сначала — пустая болтовня, а потом — хныканье. Я думал, что все будет просто. Мы убьем несколько ублюдков и соберем денежки. Но с Паси появились проблемы. Прежде всего, он не захотел стать Целителем. Мне пришлось стать дирижером этого проклятого оркестра, взять все на себя.

Я попытался незаметно посмотреть вокруг. Но это не укрылось от Вэнтинена.

— Ты хочешь все это выслушать или попытаешься улизнуть? Мне все равно. Я просто стою здесь и пытаюсь решить, стрелять тебе в голову, в шею или в грудь.

Меня передернуло. Я не сводил глаз с его лица, скрытого тенью. Он стоял примерно в четырех метрах от меня. Вокруг ничего не было слышно, кроме шума дождя. Ни машин, ни людей. И где бродят эти чертовы опасные обитатели парков, когда в них действительно нуждаешься?

— Я думал, тебе будет интересно, — продолжал Вэнтинен. — Теперь, если ты не возражаешь, перейду к твоей жене, вот уж действительно человек, который для меня как заноза в заднице. Будешь слушать или нет?

Я кивнул, содрогаясь от холода, который успел уже проникнуть глубоко, до самых костей.

— Я так и думал, — проговорил Вэнтинен. — Это было как последняя соломинка, последнее недоразумение во всем этом чертовом бардаке. Конечно, не во всем виновата твоя жена, эта чертова любопытная сучка. Ну, ты сам знаешь.

Он улыбнулся и стал рассказывать дальше:

— У Паси была мечта. Он хотел, чтобы кто-то из журналистов сумел понять, что он делает. Если хочешь, Паси мечтал выглядеть ангелом в глазах публики. Он всегда говорил, что, когда люди поймут, чем мы занимаемся, почему мы делаем это, они сразу же согласятся, что все это необходимо.