Сабина Тислер - Обитель зла

– Ты вчера сказала, что твоя мать немка, а отец итальянец? Эльза только кивнула.

– Где живут твои родители? Здесь? В Сиене?

Она посмотрела на него и на минуту задумалась, прежде чем ответить.

– Нет. Мой отец живет приблизительно в тридцати километрах отсюда, в маленьком городке, в Монтефиере, а мать умерла.

– О… – только и сказал он.

– Это было недавно, она умерла всего лишь пять месяцев назад.

– Она была больна? – осторожно спросил он.

– Да, она сошла с ума. Она была душевнобольной. Она сама себя довела до смерти. Мы все подозревали, что так и будет.

– А что случилось? Я имею в виду, что произошло?

– Она утонула в море. Заплыла слишком далеко, и водоворот затянул ее в глубину. Ее тело так и не нашли.

– Может быть, она еще жива?

– Нет.

Эльза улыбнулась, что показалось ему странным.

– Люди с берега видели, как она ушла под воду. Она не всплыла снова.

Эльза вытащила сковородки из печки и открыла бутылку вина.

– Buon appetito.

Запеченный овечий сыр был великолепен, и он чувствовал, как с каждым глотком ему становится все лучше и лучше.

– Извини, что я не пришел раньше. Но у меня в голове была музыка, и я должен был записать ее. Я просто забыл перезвонить тебе.

– Я так и подумала.

Она улыбалась, и он успокоился.

Во время ужина он рассказывал ей о своей работе. О нерешительных режиссерах, которые всегда хотят чего-то другого, но не знают, чего именно. О композициях, над которыми он работал неделями, для того чтобы за ночь перед записью с концертом полностью переписать все заново. О картинах, которые не вызывали ни единого звука у него в голове. И о картинах, которые рождали у него в голове целые симфонии.

О Гунде, чьи желания он выполнял и благодаря которой получал большинство заказов, он не сказал ничего. Как и о том, что пьет и употребляет наркотики, без которых его чувства мертвы, поскольку тогда все его мысли направлены только на следующую бутылку высокоградусного алкоголя, на следующий пакетик с гашишем или на следующую щепотку кокаина.

Эльза буквально читала по его губам и молилась, чтобы он больше не покинул ее квартиру. Когда он просил ее рассказать о себе, она говорила в основном об Эди, потому что не хотела говорить о родителях, и прежде всего – о матери. Она не хотела вспоминать о ней.

Она рассказала о несчастном случае с Эди, о котором все так часто говорили, что Эльза уже не знала, что запомнила по рассказам, а что было ее воспоминаниями. И вкратце упомянула его внезапную болезнь в тысяча девятьсот девяносто третьем году, когда Эди было пять лет, а Эльзе – девять. Случившееся до сих пор стояло у нее перед глазами во всех подробностях.

У Эди были густые, темные, слегка вьющиеся волосы, которые Тереза старательно и с удовольствием расчесывала. Но еще больше она любила мыть их и сушить феном. Однажды утром она, причесывая Эди, обнаружила у него на затылке проплешину величиной со столовую ложку. Она испугалась и позвала Сару. Голое место буквально светилось между темными волосами. Сара с ужасом отвернулась и приказала Эди постоянно носить кепку или шапочку. Все равно что, главное – чтобы это позорное пятно было чем-то прикрыто. Она избегала прикасаться к посуде, из которой он ел, дезинфицировала туалет сразу же, как только он им попользовался, и уворачивалась, если Эди подбегал к ней, чтобы обнять.

– Что ты из себя строишь! – злилась Тереза. – Это, наверное, от кроликов. Или от линяющей птицы. В этом нет ничего особенного. Через три месяца лысое место зарастет, и все. В любом случае Эди тут не при чем, и не надо обращаться с ним так, словно у него чума.

Но Тереза ошибалась. Лысое место не зарастало, а наоборот заметно увеличивалось. К тому же появились новые проплешины. Сара в буквальном смысле слова впала в истерику. Она боялась заразиться и каждое утро считала выпавшие волосы на своей щетке.

Дерматолог, к которому они повезли Эди, не знал, чем им помочь.

– В подобном случае, – сказал он, – можно лишь надеяться, но не обещать выздоровление.

Тем не менее он выписал какие-то капли, которые трижды в день надо было втирать в проплешины. Капли воняли тухлым яйцом, окрашивали кожу на голове Эди в серо-зеленый цвет и не помогали. Через четыре месяца Эди стал полностью лысым: у него выпали брови и ресницы, и даже исчез легкий пушок на руках и ногах.

Специалист в Сиене был уже пятым врачом, к которому обратились Романо и Сара. Он сказал, что болезнь называется alopecia universalis. Это означало, что Эди с большой долей вероятности имел сильную аллергию на шерсть кроликов и буквально разрушил свою иммунную систему, которая была дезориентирована и боролась против любой растительности на теле. Ошибочная защитная реакция, жертвой которой стали волосы.

– Мы зарежем кролика, – сразу же заявила Сара, – немедленно!

– Это вряд ли поможет, – сказал врач. – С кроликом или без кролика, но иммунная система будет бороться дальше. С помощью кортизона можно чуть-чуть замедлить реакцию или даже остановить ее, но будут ли волосы Эди снова расти – этого не знает никто. Если не повезет, он может остаться безволосым на всю жизнь.

«А ему не повезет, – удрученно подумал Романо. – Он родился неудачником. Если что-то может случиться с ребенком, то это случается с ним».

Романо был прав. Два года они тешили себя надеждой. Сара после купания исследовала каждый сантиметр его тела, не вырос ли где-нибудь волосок, пусть даже на родинке. Но ничего не происходило. Эди из-за кортизона только распухал и становился похожим на сосиску без оболочки.

– Как жаль… – сказал он. – Сначала Эди, потом мать… Бедная ты, бедная! При этом ты нормально держишься.

– Я очень много занимаюсь Эди. Это мне помогает.

Она посмотрела через окно на улицу, в ночь. В большинстве домов света уже не было. Машины лишь изредка проезжали по тихой улице. Она тосковала по нему, но молчала.

Он нерешительно сказал:

– Ну, тогда… Спасибо за ужин, он был классным. Я пойду.

– Пожалуйста, не надо, – неожиданно для себя сказала Эльза и так посмотрела на него своими темными глазами, что ему стало жарко.

– Пожалуйста, останься, – повторила она.

Ее тон был однозначным. Это было то же самое, что сказать: «Раздень меня».

И он понял.

Он остался не только в эту ночь, но и каждую ночь в следующие две недели. Он отказался от обратного билета в Германию. Когда Эльза была в университете, он уходил на квартиру Тима, играл на рояле, сочинял музыку и пил, пока не достигал того уровня опьянения, который позволял ему сдерживаться во время ужина.

Эльза хотя и слышала перегар, когда встречалась с ним вечером, но ничего плохого не думала. В Италии вполне обычное дело, если человек в обед выпивает бокал вина. То, что он пил не менее трех бутылок в день, она не замечала.