Дмитрий Петров - Нелюдь

А возле кафе уже стояла машина Марко, который тут же перекладывал контейнеры в установленный в машине холодильник. Вот и все. Тут же производился и денежный расчет. Они с Марко договорились, что расчет будет всегда только наличными — это устраивало обе стороны.

Два раза Леву досматривали в аэропорту — один раз в Питере, и один — в Риме. Оба раза таможенники заглядывали в чемодан, видели там среди белья и специально взятых с собой папок с бумагами контейнеры и интересовались, что в них.

— Специальное питание, — отвечал Лева и показывал медицинскую справку о тяжелой болезни и специальном питании.

Оба раза его заставили открыть контейнеры и показать, что там такое.

Оба раза при этом Лева чувствовал, что сейчас умрет от разрыва сердца. Но ничего не произошло. Он продемонстрировал человеческую почку в растворе и сказал, что это — сырая пища, которая ему предписана.

Русский таможенник после этого даже сказал: «Извините», а итальянский только мрачно пожал плечами и посмотрел на Леву с презрением здорового человека к больному.

Поскольку Лева был бережливым человеком, он сразу же отвозил полученные от Марко деньги в некий банк, который он давно для себя присмотрел, и клал там на депозитный счет.

Тут тоже была своя проблема, над выбором банка следовало долго размышлять. Требовался такой банк, чтобы в нем не задавали лишних вопросов. Это в России в коммерческом банке примут ваши деньги без всяких вопросов и уточнений. А в уважающем себя банке на Западе у вас немедленно самым строгим образом начнут допытываться об источнике вашего дохода, о его законности, попросят показать кучу документов в подтверждение легальности вашего бизнеса… Это была такая морока, что Лева понимал — ему ее не пройти. А если он сунется в какой-нибудь такой банк, это может для него плохо закончиться.

В конце концов покладистый и нелюбопытный банк был найден, и отныне все, что платил Марко за органы, делилось на две сугубо неравные части. Меньшую Лева отвозил в Петербург и отдавал Хельге с Василием в уплату за услуги. А те уж сами рассчитывались с бандитами за их нелегкий труд. Лева даже не интересовался подробностями.

Он не интересовался подробностями по двум причинам. Во-первых, это в самом деле было для него не столь уж важно, коли дело шло. А во-вторых, ему было неприятно вообще думать о подробностях, об умирающих на столе операционной людях… Нет, он предпочитал просто складывать деньги на счет в банке и тихо радоваться тому, как он растет.

— Что ты потом станешь делать со своими деньгами? — однажды спросил Лева у Хельги во время очередной недолгой деловой встречи.

— Накоплю побольше и уеду в Эстонию, — ответила она. — У меня там уже открыт небольшой счет в Таллине, так что по возвращении на родину у меня будет капитал, я стану очень уважаемая дама.

Василий же мечтал только об одном — о карьере хирурга на Западе. Он считал, что с деньгами, «честно заработанными» в Питере, он сумеет все устроить. Да и практику он получал неплохую…

В те ночи, когда была «работа», Василий занимался «клиентами» первым и удалял у них все, что было нужно, кроме глаз. И только уже потом, когда почки и прочее бывало изъято, входила Хельга и вынимала глаза. Это была тонкая работа, нельзя было повредить хрусталик и нервные окончания, так что делать ее должен был только специалист.

Несколько раз, когда Лева приезжал за «товаром», Хельга довольно недвусмысленно давала ему понять, что могла бы простить ему то, что было, и вновь стать его женой. Но Лева был не такой человек.

Во-первых, все было уже «отрезано». А во-вторых, теперь — в особенности теперь! — Хельга стала неприятна Леве.

«Зачем мне она? — думал он с оттенком брезгливости. — Зачем мне эта холодная красавица, да еще и злодейка вдобавок… Нет уж, когда я окончательно разбогатею и начну заниматься приличным бизнесом, я просто женюсь вновь, на тихой и спокойной молодой женщине. Желательно выбрать немку, чтобы уж окончательно „натурализоваться“, и она родит мне детей».

Лева хотел иметь детей. Ему так и виделось, как он прогуливается по тихой немецкой улочке с двумя своими детьми. Они красиво одеты, ухожены, наверное, он ведет их в школу. По дороге они старательно рассказывают ему о своих делах, о том, какие задания они приготовили к школе, а он, Лева, дает им рассудительные отеческие наставления…

«Семья будет полная чаша, — мечтал он про себя. — И в семье будет мир… А детям обязательно нужно дать хорошее образование и непременно религиозное воспитание…» Он еще не решил, какое — протестантское или иудейское, но твердо знал, что обе религии имеют свои преимущества в смысле жизненного устройства, поисков поддержки и прочего…

В этот раз Хельга позвонила ему, как обычно, и сообщила, что товар можно забирать — все готово.

— Я буду пятнадцатого, — ответил Лева и тут же заказал билет на самолет из Рима до Петербурга.

Он собирался провести в Питере всего один день, как всегда, и тут же улететь.

Марко иногда провожал его в аэропорту — демонстрировал, наверное, товарищескую поддержку…

Хлопнув Леву в последний раз по плечу, он посмотрел, как тот спускается вниз к автобусу на посадку в самолет. Завтра Марко будет встречать Леву возле кафе на Виа Аурелиа, и холодильник в машине будет пуст и готов к приему «товара».

Мы вновь все втроем собрались вместе — Скелет, Геннадий Андреевич и я. Мы сидели на кухне Хельгиной квартиры за маленьким столиком и молчали.

— Все-таки я не удержался и сказал дома, что мы поймали подонков, — сообщил Геннадий.

— Зачем? — спросил отрывисто Скелет.

— Пусть порадуются, — ответил Геннадий Андреевич. — Я ведь прекрасно могу себе представить, каким испытанием является каждый день для Юли… Каждый день, проведенный в слепоте… Пусть теперь скорее узнает, что скоро это закончится. Мы достанем деньги и сделаем ей операцию.

— Вы уверены, что это нам удастся? — покачал головой Скелет. — Нет, — добавил он тут же. — Я понимаю, что это ведь я сам предложил… Так что все правильно. Но, может быть, у нас этого и не получится, мало ли что может сорваться. Вот я и подумал что, может быть, вы напрасно пока что посеяли надежду у вашей дочери.

— Нет, не напрасно, — ответил Геннадий и упрямо сжал кулаки, лежавшие на столе. — Каждый день, проведенный в слепоте и отчаянии, убивает ее, и мое сердце разрывается. А деньги мы теперь точно достанем, я уверен.

— Ну хорошо, — согласился Скелет спокойным голосом. — В конце концов, это ваше дело — говорить или не говорить. Только я хотел бы оговорить сразу одну вещь.

Он умолк, и Геннадий сразу же догадался, о чем тот хочет сказать.

— Вы хотите оговорить вашу долю? — спросил он.