Александр Лекаренко - Правосудие

- С жиру взбесился. А у меня не было «мерседеса» и я в глаза не видела героин.

- Что не помешало тебе увидеть смерть своего ребенка. И никто не знает, что ждет водителя «мерседеса» за следующим поворотом дороги. Любая дорога ведет в ад, независимо от того, бредешь ли ты по ней с нищенской сумой или катишь на «мерседесе». Ты представляешь, как грызет себе локти Сорос, зная, что придется умереть и оставить свои миллиарды шакалам?

- Плевать мне на Сороса.

- Правильно: плевать. И на всех счастливых и несчастливых этого мира — тоже плевать. А на себя — не плевать. Ты жива, хочешь ты этого или не хочешь. Тебя швырнули на эту дорогу, независимо от твоего желания, она закончится там же, где и началась — в аду. И ты будешь страдать, идти, ползти или мчаться, гонясь за счастьем и увеличивая страдание — по кругу.

- Нет!

- «Нет» скажи дороге.

- Нет!

- Не позволяй ей втягивать себя в свою игру! Не иди по ней, не ползи с нищенским посохом, не мчись в «мерседесе» — уйди с дороги, замри в засаде и охоться на все, что идет, ползет или мчится. Стань охотником, установи свои правила игры — это единственный способ побеждать.

- Стоя на обочине?

- Сидя в засаде. Выжди — и бей, бей наверняка, ничего не оставляя случаю. Нейтральных нет. Есть охотники, и есть жертвы. Единственное, чего не может охотник — это прекратить охоту. А жертва не может ничего. В этот вечер учителю пришлось, в очередной раз, научиться кое-чему о самом себе. Он сидел в засаде — со стаканом кальвадоса в руке - и слушал, как шуршит снимаемая одежда за дверью ванной, куда удалилась ученица, чтобы смыть пот боевой и политической подготовки. Дверь оказалась приоткрытой, может быть — случайно, и он мог видеть в щели мелькание обнаженного тела, не будучи в состоянии определить, что именно видит. Кто на кого охотился? Он усмехнулся и отвел глаза, но уши продолжали прислушиваться, а воображение — монтировать кадры, в соответствии со звуковой дорожкой: вот она подняла колено, переступая через край ванны, вот она чуть нагнулась, регулируя краны, пошла вода, она подняла руки к груди — он попался. Он ухмыльнулся еще шире, вспомнив, как обучал Берту ментовскому удару коленом.

- Они знают, — говорил он. — Но все равно попадаются, потому что внимание рефлекторно переключается на грудь, а про яйца забывают. «Не забывай про яйца», — сказал он сам себе и ушел в свою спальню, забаррикадировавшись изнутри глухотой запертой двери.

Следующим утром действо проросло — звонком из Парижа.

- Я хочу приехать. Ты не против? — спросила бывшая жена и бывшая любовница.

- Не против. Но у меня женщина.

- О. - в трубке возникло молчание, затем смешок. — Ты времени не теряешь.

- Это не моя женщина. Она… крестница Тани.

- Тоже цыганская ведьма?

- А куда ты дела своего Владимира? Он уже не владеет твоим сердцем?

- К черту Владимира. У Эвелины проблемы.

Эвелина была тем единственным, что они нажили условно-совместно, она училась в частной школе в Арле.

- Какие проблемы?

- Те же, что и раньше. Я же не могу везти ее в Штаты — там она найдет то же самое.

- Приезжайте.

- Сегодня вечером. Я так понимаю, что ты не склонен встречать нас в аэропорту?

- "Ну"

- Ладно, не напрягайся, сами доберемся. Только пусть твоя цыганочка наденет трусы перед нашим приездом.

Он молчал.

- Пока, — сказала она, не дождавшись ответа.

- Пока.

- Сегодня вечером приедет моя бывшая жена с дочерью, — сказал он Берте за завтраком. — Жена — стерва. У девчонки проблемы с наркотой. Я прошу тебя, во-первых, не ввязывайся, во-вторых, постарайся сделать вид, что ты хорошая девочка.

- Хорошо. А тебе я кто?

- А кто ты мне?

Они помолчали, глядя друг другу в глаза.

- Вот на том и остановимся, — заключил он.

До приезда родственников он, ничего не оставляя случаю, проконтролировал территорию на предмет сокрытия следов изысков и эксцессов - ему не хотелось, чтобы Эвелина наткнулась на некоторые аксессуары быта Берты, или Рита, любившая шарить по углам, обнаружила в горне чьи-то недогоревшие зубы. Автомобильный хлам, непригодный к переплавке, он давно сплавил в ближайший омут недалекой речки, а чистый металл стоял в аккуратных болванках в кузнице, ожидая нового рождения в огне. Он скормил собакам остатки замороженного мяса, выбросил увядшие без употребления розги и еще раз протер полы в помещениях хлорированной водой — теперь он был чист перед Богом и людьми. Берта продолжала носить его джинсы, его белье носки, свитер, ботинки и куртку, но Рита не так хорошо знала его гардероб, чтобы заметить это.

- Ты замел все следы, — заметила Берта, наблюдавшая его хлопоты. — Кроме следов на моей заднице.

- Еще остались? — удивился он.

- Еще как остались. Я полагаю, это последствия моего лечения?

- Да. Таня потребовала, чтобы я отхлестал тебя — для пользы дела.

- А ты больше ничего не делал — для пользы дела?

- Нет. А ты не полагаешь ли, что я изнасиловал тебя, бессознательную?

- Я не была так уж бессознательна, Я помню боль, но она, почему- то, связана в моих воспоминаниях с наслаждением.

- Наслаждение — это ослабленный вариант боли.

- А боль — это усиленный вариант наслаждения?

- Да. Нервный механизм, который задействован в том и другом случае — один и тот же. Недаром люди кричат и от боли, и от оргазма.

- А когда в механизме что-то перемыкает — получается мазохизм?

- Да. Но в этом механизме перемыкает все, причем — постоянно и изначально.

- Что ты имеешь в виду?

- Все. Человек — изначально неестественное существо, перманентный извращенец.

- Это как?

- Он может выжить только в искусственной среде — в микроклимате очага, печки или кондиционера. Чужая шкура, надетая для сугреву - это уже извращение. Так же, как и жрать мясо, имея зубной и пищеварительный аппарат, приспособленный для растительной пищи. Эти странные привычки сбили все естественные биоритмы, в том числе и сексуальный. Человек может трахаться в любое время года и научился множеству странных способов извлекать кайф из сексуального инстинкта.

- Например?

- Например, он изобрел поцелуй — чудовищное извращение с точки зрения любого нормального животного. И научился считать половые запахи отвратительными, хотя природа наделила человека специальными органами для выделения и распознавания этих запахов. Нюхать и лизать половые органы — это нормальный способ полового поведения для всех млекопитающих, а вот засовывать свой язык кому-то в рот — это извращение, такое же, как и привычка балдеть от синтетических дезодорантов. А венцом всех извращений является любовь — половой психоз, который выражается в ненормальной и хищнической фиксации на особи противоположного пола, мании. Но пика своей аморальности, по уровню злоумышления против норм Природы, любовь достигает в браке.