Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Со студенческих пор. Учились вместе. Женщины у него были, есть и будут — верю. Но посудите сами: он ее вывозит из кабинета, через месяц сам туда вселяется. Какая-то бестолковщина!

— Как бы там ни было, у вашего компаньона весьма сомнительное алиби на момент убийства Печерской. Так же, как и у балерона. Раз. И тот, и другой имели возможность пользоваться машиной. Два…

— Для перевозки тряпок!

— Дело не только в том ночном эпизоде. Балерину неоднократно ждали после работы на машине за углом.

— Откуда вам известно?

— От ее коллеги-аккомпаниатора. Печерская сказала: «Муж ждет». И не исключено, что она была беременна.

— Беременна?

— Это всего лишь домыслы, но… я чувствую неуловимую пока связь обстоятельств: балерон категорически не хотел детей, она только этого хотела, забеременела, муж… Она уже не была замужем, но естественно назвать мужем человека, от которого ждешь ребенка. Понимаете? Это не Анатоль.

— Не Анатоль, — сказал Владимир угрожающе, лицо его потемнело и постарело словно. — Вы заявили, что он орудие в чьих-то сильных и жестоких руках. Я запомнил. Но не поверил. Теперь, кажется, верю. И если это Вика…

— Не торопитесь. Еще слишком мало данных.

— Я вспомнил: он боялся Анатоля.

— Вот как? — удивился Саня. — Они с Печерской скрылись тайно, потому что боялись… Интересно. Он прямо так вам и говорил?

— Говорил: опасный человек, способен на все.

— Способен на все, — повторил Саня задумчиво. — От кого я это слышал?.. Да, балерон про свою бывшую жену: она была способна на все.

«Она была способна на все. Он был способен… Они способны…» — это грамматическое упражнение повторял Саня про себя бесконечно, машинально, осознавая: чтобы не думать. Не думать про убийство Любы. В конце концов придется, да… но еще слишком больно. Однако теперь я почти уверен: кто-то подбросил Анатолю пистолет и вызвал Любу в сад. Что же она могла видеть или слышать в ту пятницу? Мужчину в тумане с «черным предметом». Фантастика. «Я слышала голос». А ведь она мне говорила! Как же я забыл?.. Ну-ка, ну-ка. «Как будто звучал он в доме… или в саду. Стоял туман». А что если Печерская с убийцей уже были в доме, когда Люба уходила? Вот она проходит мимо двери в комнату тети Май и слышит… Как вдруг лицо ее, бледное, страстное, с яркой полоской губ с такой живой влекущей силой возникло перед ним, что Саня застонал и забормотал вслух: «Она была способна… Он был… Они были…» И какая-то бабуля с кошелками шарахнулась чуть не из-под ног, вскрикнув истерично: «Пугало огородное!» — «Извините!» — «Пить надо меньше!»

Он уже входил во двор дома Викентия Павловича. Да, свежеоштукатуренный, и стены в подъезде поблескивают голубым глянцем. Второй этаж. Вот логичное объяснение: компаньон не мог перевезти сюда Печерскую из-за ремонта, не мог афишировать связь с нею из-за Анатоля. И ситуацию в августе можно перевернуть: приходила она на Жасминовую к Вике, а спугнул ее философ.

Саню ждали. На журнальном столике со стеклянной столешницей стояло кое-что. И выпить, и закусить. Дорого и со вкусом. Младший компаньон вообще жил со вкусом. Опустились в очень низкие кресла (почти на пол), но на удивление удобные, располагающие к восточной неге. Саня спросил, оглядевшись:

— Что же вы перевозили в сарай?

— В сарай?.. А, вы в курсе. Вон секретер, видите? Комод. Венские стулья. Кажется, все. Остальное не представляет особой ценности. Да, еще кушетку. Точнее — козетку, — произнес Вика с легкой усмешкой над собою и добавил, словно подслушав гостя. — Люблю пожить удобно, со вкусом. Итак, за встречу.

— За встречу.

Легонько лязгнули серебряные стаканчики.

— Вам про сарай Владимир сказал в сентябре?

— Не помню.

— Но объявление о комнате на Жасминовой вы прочитали в сентябре?

Вика вдруг задумался. Глубоко и серьезно. Возникла непонятная напряженность.

— А в чем, собственно, заковыка?.. — пробормотал задумчиво. — А! понял, — опять улыбнулся с усмешкой. — Вы намекаете, что я имел возможность тайно проникнуть на Жасминовую и познакомиться с балериной. Александр Федорович, вы неутомимы. Давайте за знакомство. Волнующее, оригинальное знакомство. Нет, не с нею, не имел чести. С вами.

Лязгнуло серебро.

— Викентий Павлович, а как вы относились к Анатолю?

— С искренней симпатией. Теперь вижу: дал маху.

— Вы его не опасались?

— В каком смысле?

— В смысле: что это человек способен на все.

И вновь какая-то тень — страха? сомнения? — прошла по лицу младшего компаньона.

— На все?.. Ну если в плане психологическом, то есть обобщенном: некая отчаянность в нем была, горячечность… так ведь пил крепко. Но чтобы опасаться… Пистолета я у него не видел.

— А сколько может стоить пистолет с глушителем на черном рынке, не знаете?

— Понятия не имею! — отрезал Вика.

— Я это к тому, что философ был гол как сокол, тетя Май говорит. Как по-вашему?

— Ей виднее. А я ничего не знаю.

«Почему он так нервничает? — размышлял Саня. — Раньше я не замечал. А сейчас… как в детской игре: холодно — тепло — горячо. И все «горячо», чего ни коснись!»

— Викентий Павлович, а у вас есть дети?

Задумавшийся младший компаньон вздрогнул от неожиданности.

— Дети? Зачем мне дети?

— Вы так трогательно описывали детскую атмосферу в доме тети Май, игрушки, сказки, Золушку.

— Ну, это эстетика, трогательно, да. Но я никогда не имел склонности к семейным утехам. Никогда. А уж теперь, в нынешнем сумасшедшем доме… За кого вы меня принимаете?

За гедониста (хотелось сказать, но Саня промолчал), у которого цель жизни, ее высшее благо — наслаждение. И все, что этому мешает (как и «святому искусству» — у другого), устраняется.

— Давайте-ка лучше выпьем, Александр Федорович. Хорош коньячок, да?

— И где вы такой достаете?. Ах да, у вас же приятель — волшебник, помню. Но все это стоит денег и денег.

— Я серьезно отношусь к деньгам. Но не настолько, чтоб копить. Их должно тратить, но — «с чувством, с толком, с расстановкой».

— А Владимир, по-вашему, слишком рискует?

— Есть такая черта. — Вика покивал. — Но, по большому счету, может, он и прав.

— С Уралом заказ улажен?

— Пока не оформлен. Ждем документы, но надеемся. Они обнадежили, хотя конкуренция ощутимая. Уж Володя их обхаживал. Это его сфера — обаяние.

— Во сколько у вас в фирме кончается рабочий день?

— В шесть. Но мы с Володей тогда до семи просидели. Потом вчетвером в ресторан: мы с ним плюс гости столицы. Ведь вас алиби интересует, да? Стопроцентное — хоть на Урал звоните.

— Меня интересует… Вы ведь сидели у себя над документацией? Долго?

— Не меньше двух часов.

— И вас никто не видел?

— Может, кто и видел, но… Александр Федорович, такой крупный, жизненно необходимый нашей фирме заказ — дело нешуточное. Разумеется, подчиненные тревожить не смеют.