Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

Я вышел в сад. Райские птицы не летали, шел мелкий нудный дождь, уничтожая кольца снежного праха под яблонями, мешая их с прахом земным. «Остави мертвых погребсти своя мертвецы». Не получается. Милый сад. Страшный сад, где меж деревьями тени, тайны, смерть. Не могу больше здесь оставаться и ждать.

Саня оделся и поехал на кладбище. Влажный день клонился к вечеру, дождь иссяк, поднялся ветер, небо забурлило каскадами туч и багряных просветов. Прошел мимо коробки крематория, по дорожке, к стене. Навестить Любу. Сначала поглядел в прозрачные глаза, словно поздоровался со старым знакомым — профессором. Вот она. Муж действительно успел исполнить последний долг: 1.VI. 1964 г. — 18.Х.1989 г. Полочка, гипсовая имитация урны, фотография. Цветная. (Глаза резанула неуместная яркость красок, хотелось траурно-белой печальной нежности). А может быть, и правильно, что она останется здесь такой, какой была: сине-зеленые глаза, алые губы, страстное лицо… Одинокий луч вырвался из небесного нагромождения, заиграл на чертах незабвенных, словно оживляя… сейчас заговорит, скажет, разгадает загадку… Вдруг все заслонило то, другое лицо на лиловой обивке кресла — лицо в последнем содроганье. Саня чуть не закричал от ужаса, подошел, пошатываясь, к бетонной скамейке, рухнул совсем без сил. «Бархатно-черная… Да, я узнаю тебя в Серафиме при дивном свиданье, крылья узнаю твои, этот священный узор». Я отворил дверь, Анатоль прошмыгнул в комнату, предварительно со мною церемонно раскланявшись. Вот и ключ к разгадке… Что я плету! Разгадка — в лице мертвой, а это всего лишь штрих, один из мельчайших многозначительных штришков, заполняющих просветы в цепи доказательств, образующих картину цельную, живую, кричащую от ужаса и боли. «Мужчина в сером плаще в тумане» — ну конечно, все сходится, подкрепляется неизменными моими ощущениями, внутренним потоком сознания, вырывающимся наконец из потемок. Тетя Май: «Во всем должен быть порядок» — еще один штрих. И еще — это уже я: «После пяти буду на кафедре, профессор». Голос из сада: «Демоны погребения!»

Надо действовать немедленно, иначе убийца опять опередит меня («Убийца!» — утверждаю я и буду стоять на своем). Опередит? Наверняка уже опередил, а ты сидишь и предаешься отчаянию. На это тебе хватит лет и лет — не забыть никогда, оплакивать свою любовь на чистейшем, белейшем снегу Покрова.

Робкий луч давно исчез, бетонную стенку с урнами заволокла предвечерняя мгла… нет, туман. Начинался туман. Саня почти бежал по улице странно незнакомой, окружающая действительность, мир в целом казался гротескным, перевернутым, опрокинутым в свете того исчезнувшего луча, осветившего «все и вся» под другим углом. И ничего уже не мог скрыть туман. Наконец нашел телефон-автомат.

Звонок первый.

Майор выехал на задание. Ну да, 59 дел одновременно. Авось сам справлюсь. Вспомни! Ну, вспомни… «На Садовом кольце по прямой до ВДНХ». Все так.

Звонок второй.

Младший компаньон на месте. Голос нервный, вздрагивающий.

— Это я, Саня.

— Послушайте!..

— Нет, вы послушайте. И отвечайте, пришла пора. Когда именно вы купили себе оловянного солдатика?

— Что?!

— Солдатика. Вы же любите сказки?

— В этом году весной.

— Далее. Когда вам угрожали рэкетиры?

— Ну… тогда же. Да, весной.

— И вы обратились к своему приятелю, который может достать все, что пожелаете?

— Я устал! — крикнул компаньон, «гедонист-гадина», как его заклеймил Саня про себя.

— Еще бы! — Саня повесил трубку.

Звонок третий.

Балерон, к счастью, в театре, но где-то бродит. Очень срочно? Постараемся разыскать. Наполненная нетерпением пауза.

— Опять вы?

— На пререканья нет времени, дело идет к развязке, понимаете? Существует свидетель, который видел вас с балериной 13 октября прошлого года в саду на Жасминовой. Он вас опознал.

— Не врите!

— Нет времени, понятно?.. На каком месяце была беременна Печерская, когда объявила вам об этом?

— Сказала: только что убедилась.

— Вы могли быть отцом ребенка?

— Я никогда себе не позволял вольностей в отношении…

— И все-таки вы испугались скандала (сразу после свадьбы, и Печерская на все способна) и приехали на Жасминовую выяснять отношения. Ночью она исчезла.

— Тут нет никакой связи!

— Почему вы скрыли эту встречу?

— Я говорил вам: не могу копаться в останках. Я устал! — балерон швырнул трубку.

Итак, образ «мужчины в тумане» все более прорисовывается. Загадочный литературный образ, а я, по выражению Викентия, интерпретирую… Душевная тяжесть не давала вздохнуть свободно. Он почти бежал, потом ехал, потом опять бежал, силясь движеньем стряхнуть тяжесть, однако лицо мертвой — с высунутым, словно дразнящим язычком — преследовало неотрывно.

Звонок в дверь. Старушка в белом ситцевом платочке. Саня заговорил умоляюще:

— Извините за беспокойство. Я разыскиваю женщину, которая жила рядом с вами. Нина. С грудным ребенком. Вы помните?

— Ну как же, как же. Проходите…

— Я тороплюсь.

— Очень хорошая семья, тихая, спокойная, муж не пьет. А что случилось с Ниночкой?

— Она попала в беду.

— Опять беда? Господи, нет ей покоя!

— А какая еще была беда? Здесь?

— Вы не знаете? Николенька умер, сын, на четвертом месяце. Как она убивалась.

— Где умер? Дома?

— Нет, она говорила: в больнице.

— В какой больнице?

— Не говорила. Так-то мы мало общались, Ниночка человек замкнутый. А мальчика вывозила гулять в коляске — ну, перекинешься двумя-тремя словами. А тут вижу: вся в черном. Умер, говорит, и дрожит вся. Видно, муж ее отсюда увез? Подальше от переживаний.

— Как его звали?

— А вот я не знаю… — старушка даже удивилась. — Может, она и называла, не упомню. Муж да муж. Он на работе пропадал, я его и видала-то всего несколько раз.

— Вы бы его узнали при встрече?

— А как же.

— Спасибо вам.

— Не за что. Вы ее увидите?

— Н-нет.

— А то поклон бы от меня передали. Пусть ее душа успокоится.

— Пусть.

Он снова бежал, ехал, бежал, покуда (как во сне — по контрасту) не очутился среди огромной возбужденной толпы… Неужели поздно? Да, я наверняка опоздал. Как всегда! В этой сумасшедшей истории я все время опаздываю. На день, на час, на минуты. На считанные минуты я опоздал, когда ты вышла в сад. «Демоны погребения!» Люба погибла не случайно — подспудно я был уверен в этом, но даже вообразить не мог, какая чудовищная развязка ожидает меня. И дело не столько в опасности, в ожидании третьего приговора… Как ты говорила: «реальная опасность меня только подстегивает. Страшно бессознательное, неизъяснимое. Как сказал бы Анатоль: потустороннее». Как ты была права, а я ничего не понимал! Вот передо мною неизъяснимое, потустороннее.