Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Второй женой. К 13 октября вы уже нашли квартиру на Сретенке?

— Да.

— Вы наметили переезд на 13-е, когда никого не будет в доме?

— Я позвонил, она сказала приехать за нею ночью.

— К чему вся эта таинственность? Вы уже задумали преступление.

— Ничего подобного! Из-за Анатоля. Она его боялась.

— Боялась?

— В смысле: боялась с ним расставаться. У нее была какая-то странная и сильная привязанность к этому бродяге.

— 16 августа текущего года, когда вы отдыхали в Крыму, она приезжала на Жасминовую к Желябову?

— Да. Ее спугнул Вика. Видите ли, внезапно заболел Николенька, подозрение на менингит (оказался грипп в очень тяжелой форме). На «скорой» она отвезла его в больницу Склифосовского и отправилась к Анатолю, сама в лихорадке, а он ее как-то успокаивал. Говорю же: между ними была… мистическая, что ли, связь.

— И все же она не поколебалась связаться с вами.

— Анатоль бесперспективен. А она безумно хотела детей.

— А вы?

— Хотел.

— Почему же у вас в браке их не было?

— И не могло быть: Любовь бесплодна.

Саня будто заново прошел тот путь — до гаража, да акаций… и обратно. Как Владимир поспешно увел его со двора, как они сидели на каменном парапете в центре кишащего муравейника и он рассказывал организатору про убийство…

— Думаю, определенных намерений у нее не было, — отвечал он как-то отстраненно… и все же с горечью. «Люба погибла не случайно!» — твердил он себе все эти дни, но «отстраниться» не мог. — Мне кажется, она металась в поисках выхода…

Не хотелось бы вдаваться в анализ «страстей». Словом, так она любила мужа. Любовь выше жалости — ее вывод. Она пряталась во дворе, когда Печерская выкатила из подъезда коляску с ребенком, и вернулась домой за какой-то забытой вещью. Люба подошла просто посмотреть, как она говорила…

— Что ты замолчал? — воскликнула Настя. — Кому она говорила? Тебе?

— Нет. Она говорила это перед смертью. Взяла малыша на руки, услышала шаги в подъезде и вышла со двора, пошла по улице… Бессознательно, как под гипнозом. Ребенок спокойно спал с пустышкой, как вдруг у него начались судороги: он так и не оправился с лета. Она испугалась и очнулась, сообразив, где находится. И побежала в приемный покой больницы Склифосовского.

— А ребенок что?

— Он там умер. А она ушла, ее не заметили. Про «приемный покой» ты слышала, Настя, из форточки.

Допрос.

— Что вы предприняли после исчезновения сына?

— Обзвонил морги, детские дома… может, кто подбросил.

— Кто? Кто, по-вашему?

— Глупо отрицать очевидное: мысль о Любе… мелькала.

— Именно поэтому вы не обратились в милицию: не стали поднимать шум. Потому что, как пишут в романах: участь вашей жены (законной) была давно решена.

— Неправда!

— Тогда почему же вы не спросили прямо у нее? Мысль-то мелькала. А?.. Далее. Нами установлено, что в больницу Склифосовского звонил некий мужчина: не попадал ли к ним четырехмесячный мальчик. Приметы: белая рубашечка, красный чепчик. Именно эти слова слышала Анастасия Макарцева перед самым убийством. Ну? Будем отрицать очевидное?

— Да, я обзванивал больницы.

— То-то же. И что вам ответили?

— По приметам как будто подходил один. Умерший.

— И вы не явились опознать сына, боясь связаться с органами. Предлагаю чистосердечное признание, иначе дело примет для вас еще более опасный оборот.

— Признаю: смерть сына — а не что-то иное! — вызвала во мне… скажем так, ответный импульс. В сущности, мы всего лишь попытались ответить ударом на удар.

— Однако пистолет вы приобрели, когда сын еще не родился. Приобрели с определенной целью.

— Это ваши домыслы.

— Это факты.

— Вот вам факт: после случившейся катастрофы я нашел в себе силы помириться с женой.

— Да ну?

— Доказательством служит ее исповедь ко мне.

— И когда же она перед вами исповедалась?

— В ночь на восемнадцатое.

— Накануне своей смерти?

— Да.

— Хорошо. Вернемся к первому преступлению.

Мглистое утро переходило в студеный день, озябшие деревья будто придвинулись, сучья будто прижимались к стеклам.

— Меня поразили столь диаметральные суждения о Нине Печерской, — говорил Саня. — Исковерканная — добрая, истеричная — веселая, страшная женщина — прекрасная. «Несчастная» — говорил Анатоль. «Фанатичка» — бывший муж. Да, ее никто не знал так, как он. Думаю, ключ к ее образу — в последнем определении, включающем все эти качества. Фанатик — с латинского — исступленный, со страстью предающийся какому-то делу. Вероятно, Печерская с ужасом отшатнулась бы от одной только идеи преступления. Покуда не было затронуто ее дитя, глубинные инстинкты. Она согласилась, и с ее участием заговор обрел тот одержимый, судорожный характер, что так затруднило его раскрытие. Между тем, речь бы шла о банальном ограблении, правда, со «случайной» жертвой.

12 октября в четверг Владимир отдает Печерской ключи от дома, забирает из сейфа (при свидетеле — Вике) 55 тысяч, отвозит на Жасминовую и кладет в тумбочку. Взятка за квартиру — проговаривается мне Люба. Рэкетиры не смогли добраться до денег в фирме, доберутся до них в доме. 13 октября с трех часов дом будет пуст, Люба должна уйти на банкет в четыре, в пятом. Преступление было назначено на половину четвертого.

— Но еще без семнадцати четыре… — начала Юля.

— Тут большую роль сыграл экзальтированный настрой, сосредоточенность на смерти сына… а также всякие женские мелочи, вы поймете позже. Следователь упомянул про лавку ритуальных принадлежностей — «Харон»: «на Садовом кольце по прямой до «ВДНХ», то есть к месту преступления. У меня застряло в памяти, но слишком поздно я сообразил, что речь идет о станции «Колхозная», рядом со Сретенкой, где я выследил Владимира. Вот она идет к метро, в глаза бросается вывеска, заходит, выбирает восковой венок и теряет на этом несколько минут. А Люба…

Саня замолчал, так ярко представив тот день в слоистом тумане, пышные головки хризантем на лотках, женщину в черном на бульваре…

— А Люба действительно вышла из дому в половине четвертого, как показали свидетели. Но не в ресторан, а в универмаг за углом. Тетя Май, вы обнаружили в ванной на полочке под зеркалом флакон лак для волос «Прелесть». И устроили небольшую сцену…

— Мое главное условие — порядок… — тетка осеклась. — Она бегала в магазин за лаком, что ли?

— Да, у нее кончился. А без этой «Прелести», оказывается, не получится той царственной прически… В общем, Генрих видел в зеркале, как она возвращалась из магазина, но ничего толком не разглядел. Что-то черное у шеи — воротник шубки. А главное — губы в ярко-алой помаде…

Допрос.

— Так кто предложил план убийства — вы или Печерская?