Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Я сказал: «Переписывай скорее: мне в субботу отдавать, а я еще сам не переписал». Тут она и сказала насчет среды: три часа. Я говорю, чтоб к среде было готово. А она: «Всегда готова!» Вообще к поступлению она относилась легкомысленно.

— А как вы думаете, она смогла бы поступить?

— Если б повезло, а так… смеялась: «Мне абсолютно все равно».

— Странно. Она всегда являлась на ваши вечерние занятия?

— Иногда звонила, что не придет, раза четыре.

— Вот скажите, Петя, вы очутились в светелке и увидели Марусю. А еще? Какие-нибудь мелочи, детали… Постойте! Когда вы в первый раз смотрели в окно, еще закрытое — ну, до речки — вы видели на столе ту самую тетрадь? Сосредоточьтесь, вспомните… стол, тетрадки, сверху ваша… ну?

— Не помню, не обратил внимания. Во второй раз окно было открыто, и тетрадка прямо бросилась в глаза.

— Жаль. Маруся брала ее с собой на Свирку и принесла назад. Когда? До вашего первого прихода или в то время, как вы ее на речке искали?

— Вы хотите сказать… — Петя передернулся. — Вы думаете, они уже были там вдвоем и видели, как я в окно стучал?

— Не исключено. Ведь не могла она назначить два свидания на один и тот же час. Возможно, на дачу она пришла гораздо раньше, и подошел он. Вам они не открыли… Знаете, Петя, в таком случае вы представляете опасность для убийцы, он вас видел из окна, но не знает, что именно видели вы. Да, наверное, все произошло раньше, и убийство…

— Нет, нет! Она была задушена буквально перед моим вторым приходом. Это точно. Она была совсем теплая, когда я ее на руки взял.

— В какой позе она лежала?

— На спине, ближе к стенке… В общем, если б не лицо, то спокойно лежит человек. В этом было что-то жуткое: как будто спит — и такое лицо. Нет, не похоже, чтоб она сопротивлялась, то есть никаких следов борьбы. Это был кто-то свой.

— А одежда? Может быть, что-то сдернуто, порвано?

— Да нет. Красный сарафан, такой пышный, в оборках…

— А шаль? Вы спрятали ее в погребе в пунцовой шали с кистями, да?

— Нет, никакой шали не было. Да! Была. Она висела на спинке стула, но я ее в шаль не заворачивал.

— И еще на ней был купальник, да?

— Опять ловите? — взорвался юный Вертер. — Про купальник я ничего не знаю, под сарафан не лазил!

— Да ведь вы с ней по комнатам бегали, падали, могли заметить.

— Не заметил! Вот браслет у нее был, на левой руке, я обратил внимание.

— Что за браслет?

— Не рассмотрел. Я в погребе его засек — темно. Помню только, что тяжелый. Он с руки сползал, я его вверх подтянул, ближе к локтю.

— Вы раньше видели на ней этот браслет?

— По-моему, нет… Нет. Она никаких украшений не носила. А знаете, — Петя оживился, — может, этот браслет ей убийца и подарил. Вот именно на свидание и привез, она и надела.

— Вполне вероятно, — рассеянно отозвался я. — Ладно, Петр, мне надо думать, думать, думать. Если понадобитесь — позвоню.

— Иван Арсеньевич, а можно я к вам буду ездить?

— Можно.

Действительно он нуждается во мне, потому что я его единственный поверенный, так сказать, единственная надежда? Или им руководят толковые родственнички? На убийцу Петя вроде не тянет, но все ли он рассказал, так ли рассказал?.. Труп в погребе! Загадка… И Павел Матвеевич… Зачем? В безумии? Я в полной тьме.

— Я так и знал, что Анна Павловна, — рассуждал Игорек после завтрака, — только ошибся насчет мужика: не Борис, а художник. Сразу видно — ходок. Обеих сестер охмурил, а в среду чего-то там открылось, по чему-то там Анюта поняла, что у него с младшей полный порядок: та проговорилась на речке. Анюта ее заманивает на дачу — покушать или еще чего, — а той все равно на даче с Петей встречаться. Одним словом, она ее душит и уезжает к любовнику. Приходит, а у самой нервы… и раздумья: труп-то остался. Говорит ему, что к семи вернется, а сама мчится в Отраду прятать. Ну, тут влез этот Вертер с билетами — и она уезжает обратно в Москву. А нервы все-таки сдают. Возвращается ночью, обыскивает дом, находит труп и перепрятывает. Она, она — и по времени все сходится.

— Мало ли что по времени, — проворчал Василий Васильевич. — По времени и Борис мог успеть: на работе его видели утром и вечером, а на какой он там машине занимался — это еще неизвестно. Не время важно, а психология.

В наших прениях Игорек обычно делал ставку на Анюту, бухгалтер же «отдавал предпочтение» математику.

— Именно что психология! Мужчине незачем ее убивать, как вы не понимаете? Незачем! Она ж его любила — кого-то там… не сопротивлялась и так далее. Анна Павловна — больше некому.

— Она была в это время в Москве, — вмешался я. — Петя настаивает, что Марусю убили где-то в четыре. В пять минут пятого она была еще теплая.

— Конечно, теплая — жарища за тридцать. А Петя со страху еще и не то скажет, — Игорек задумался и добавил: — Впрочем, Анна Павловна и из Москвы успевала приехать, убить и опять к любовнику вернуться. Где она больше пяти часов шлялась?

— По Бульварному кольцу, — ответила Анюта, входя в палату; я похолодел. — Люблю старую Москву. Очевидно, Дмитрий Алексеевич уже всех ввел в курс дела. Тем лучше: не придется объясняться.

— Нет, Анна Павловна, придется.

— Зачем? Я разоблачена, передавайте материал в прокуратуру.

Анюта улыбнулась насмешливо и прошла к отцу. Я невольно улыбнулся в ответ. Сколько ж она успела подслушать? Неужели все, что Игорек нагородил?

Помощники мои затаились, Анюта принялась ухаживать за отцом. Горшок в больничном обиходе называется «уткой» — этот заветный предмет снится по ночам, ведь на мне трое неподвижных. Она бегала с «уткой», потом побрила, умыла, причесала отца, поила его молоком… Я наблюдал за ней и готовился к бою, уже наполовину проигранному: не удалось застать врасплох, надо же так попасться! Для полноты картины не хватало художника — и он пришел, остановился на пороге, огляделся, пожелал всем доброго утра. Подошел ко мне, вынул из полиэтиленового мешочка несколько пачек «Явы» и апельсины, выложил все это в тумбочку и сел на табурет рядом с моей койкой. Если б можно было все переиграть, хоть свидетелей ликвидировать на время, но… может быть, оно и к лучшему? Сама собой складывалась «очная ставка» с привкусом скандала. И я решил подогреть атмосферу.

— Анна Павловна! — громко сказал я. — Дмитрий Алексеевич вас не выдавал, не сверкайте так на него глазами. О том, что вы его любовница, я узнал из другого источника. Он только добавил подробностей.

Тут на меня сверкнул глазами художник и вскочил, но меня уже понесло. Я не знал, кто задушил девочку, возможно, никогда не узнаю, однако ее близкие, все четверо, своей крутней и ложью неимоверно запутали дело. Во мне закипал почти гражданский гнев.