Инна Булгакова - Только никому не говори. Сборник

— Хе-хе, — сказал Лукашка и отхлебнул наливочки. — На курорт, Марина Павловна, не спать ездят.

— Каждому свое! — черные глазки мадам Загорайской сверкнули победоносно. — Некоторых южная нега располагает к любви. Правда, Ниночка?

— Может быть, не знаю, — актриса умоляюще сомкнула детские ладошки. — Я так выматываюсь за год в театре, что во время отпуска действительно сплю, как ребенок.

— Вы и есть ребенок, — вставил старший Волков — неутомимый ценитель женской красоты. — В этом ваша тайна.

— Какие тайны! — капризно отмахнулась актриса. — У меня их никогда и не было.

— А я так думаю, у каждого что-нибудь такое отыщется, если хорошенько поискать, — гнула Загорайская свою линию. — Но вам, Ниночка, я сочувствую, работа действительно нервная. Я б, например, не выдержала, здоровья не хватило бы. — Все с сомнением оглядели мощную, мужеподобную фигуру ученой дамы. — Наверное, на гастролях переутомились?

— В это лето сумела отвертеться.

— Теперь, как всегда, на Кавказ?

— Нет, надоело! Только в Прибалтику.

— Хорошее дело, — заметил старший Волков. — Но там все зависит от погоды.

— Господи! — вздохнул Лукашка. — Мечутся, прыгают с места на место, деньги тратят. А ведь достаточно закурить сигарку. — Тут он и впрямь достал из внутреннего кармана пиджака гаванскую сигару. — О, «Ромео и Джульетта»! Что может быть лучше?

— Трубка лучше, — откликнулся младший Волков и закурил трубочку.

— Нет, сигарка. Так вот, закурить, говорю, в мягком кресле под настольной лампой, открыть, например, томик Рембо… «Пьяный корабль» — и поплыл. Какие там курорты! Вот Максимушка меня поймет. Тоже любитель. Правда, Макс?

— А?

— Декаданс, говорю, любишь.

— Какой декаданс?

— Только русский. Ты — славянофил, не отпирайся. И я тебя за это не осуждаю, даже уважаю…

— Отстань от меня.

— Я отстану, я зла не помню, — Лукашка занялся сигарой, старший Волков сказал озабоченно:

— Обратите внимание, Максим Максимович, на дым от трубки. Видите, откуда тянет? Откуда-то из подпола, щели, норы, лазейки…

— Это вы верно заметили, — Макс усмехнулся.

— Старое дерево, понимаете? Гниет. — Он повернулся к перилам, постучал. — Чуете звук? То-то же. И веранда наверняка позднейшая пристройка.

— Почему вы так думаете? — заинтересовалась Загорайская.

— Взгляните на скобы. А? Уверяю вас, это советские скобы.

— И все равно стоящий дом, — пробурчал ученый секретарь. — Прямо-таки драгоценность. Вам, Максим Максимович, как всегда, везет.

— Как ты считаешь, Даша, мне всегда везет?

— Тебе — всегда. Это опасно. Смотри не сорвись.

— Пойдем чаем займемся?

— Нет. Сегодня мой день. Что хочу, то и делаю. Все, что захочу, все сделаю, правда?

— Любое ваше желание, Дашенька, — закон, — подхватил старший Волков. — Сбросить бы мне годков десять, а то и двадцать…

— Евгений Михайлович, не прибедняйтесь!

— Значит, у меня есть шанс?

— Еще какой! Все согласны, что мое желание — закон? Нина, ты согласна?

— Дашенька, дорогая моя…

— Ну так я хочу, чтоб ты пела. Весь вечер. Ведь не похороны у нас, а праздник. Свобода — это праздник!

— Правильно! — загремел Лукашка и взял висевший на спинке стула фотоаппарат. — Шире улыбки, господа! Входите в образ! — Он вскочил. — Замерли! Готово!.. А теперь из личного расположения — академика… Лев Михайлович — индивидуально, во весь рост!

— Какой я академик!

— Будете! Прошу на ступеньки, вот так, с трубочкой…

— Ты будешь петь? — поинтересовался Флягин у Нины. — В этом доме есть гитара?

— Здесь все есть, — сказал хозяин; Ниночка поднялась, пробормотав:

— Пойдем, Макс, посмотрим, можно ли настроить.

Они ушли, Лукашка передвигался по веранде, дымя сигарой и выбирая натуру.

— Дарья, улыбайся, сегодня твой праздник! Прекрасно… Евгений Михайлович!..

— Я уже улыбаюсь.

— Прекрасно, а главное — бесплатно. Супруги Загорайские! Виктор Андреевич — к жене! Вот так… в лучшем виде… Алик!

— А? — Старый мальчик словно проснулся и пробормотал со сна: — Все идет к концу.

— Чего ты такой кислый? Снимаю.

— А, не до тебя!

— Что именно идет к концу? — спросил младший Волков, покуривая свою трубочку на ступеньках веранды.

— Все.

— Вы молоды, я старик. Запомните: ничего никогда не кончается.

Вошла Ниночка — золотистый паж в алых одеждах, за ней Макс нес гитару. Она занялась настройкой, фальшиво звенели струны. Он сел на свое место, младший Волков также присоединился к компании, его брат разлил бабушкину наливку по серебряным стаканчикам.

— Ну что, за хозяина? Кажется, еще не пили?.. За вас, Максим Максимович, за вечный успех и любовь? Будучи за рулем, присоединяюсь духовно.

Все потянулись к хозяину.

— Один момент! — Лукашка в последний раз щелкнул фотоаппаратом, сел и поднял стаканчик. — Максимушка, за тебя!

Макс отхлебнул наливки, раздались вкрадчивые, старинные, трогающую русскую душу аккорды, и прекрасный низкий голос запел:

Ее просили еще и еще, праздник продолжался, изредка пробегал легчайший сквознячок, будто сквозили отзвуки золота, зелени, пурпура и лазури, уходила жизнь, душа разрывалась от боли и страха, опять прошмыгнула крыса. Последнее прощание. Макс шагнул в темный дверной пролом, прихватив с собой скорбную усмешечку и серебряный стаканчик и оставив слова: «С этой минуты у меня отпуск. Ухожу» — а также записку с вечным проклятьем.

Одновременно драматург Флягин, последовательный неудачник, последний рыцарь в духе средневекового «Романа о розе» и поэт, спустился в сад, но попал на огород.

Загорайская выпрямилась, обвела присутствующих пронзительным взглядом и заявила:

— Я всегда стою за справедливость и нравственные идеалы!

— Что это значит? — с тревогой поинтересовался ее муж — ученый секретарь.

— Это значит, — объяснил обычно молчаливый и сдержанный Старый мальчик, — что нос не следует совать в чужие дела.

— Уж вам бы лучше помолчать!

— Вам в свое время помолчать бы. Откуда вы узнали, что Макс собирается в Пицунду?

— Дашенька, — прошептала актриса, — я уже почти достала путевку на Рижское взморье.

— Год тебя не видел, — оборвал Флягин детский лепет, — и отдыхал душой.

— Да, я хотела вывести ее на чистую воду! — закричала Загорайская. — Но откуда ж я могла знать, что все так кончится!

— Может быть, из уважения к чувствам вдовы мы эту тему похерим? — начал было Лукашка, но Дарья Федоровна прервала холодно:

— Мои чувства свободны. Я вас слушаю, Марина Павловна.

Марина Павловна Загорайская кандидат экономических наук, дама властная и, если можно так выразиться, монолитная, заведовала в институте сектором, в котором работал Мещерский. От своих подчиненных, в силу субординации, она была отгорожена двумя шкафами с пыльными папками. В ту пятницу, за день до гибели Максима Максимовича, она вернулась с обеда раньше других сотрудников готовить докладную для директора и сидела в своем унылом уголке, охваченная редчайшим творческим вдохновением. Хлопнула дверь, кто-то вошел в комнату, почти сразу раздался телефонный звонок, и знакомый голос сказал: «Алло!.. Конечно, узнал. Здравствуй, радость моя (пауза). Мне б твои заботы… Похоже, я взвалил на себя непосильное бремя. Со мной такое впервые. Как сказал бы твой рыцарь: и страх и счастье… Не опережай события: все откроется в понедельник, во всяком случае, надеюсь (пауза). Тайна, которой я живу с весны (пауза). Я, разумеется, подонок… ну, мне лучше знать. Но в жизни появился смысл, может быть, позорный смысл… Нет, пусть тайное станет явным (пауза). Ничего ты не потеряла, твои серьги в Опалихе, забыла на даче в последний раз. Отдам в воскресенье… Даша? Утром приехала, сейчас бегает по магазинам (пауза). Если б кто знал, как меня все это мало занимает… Можно и в Пицунду, мне все равно, но с билетами, должно быть, глухо (тут ошеломленная Марина Павловна услышала шаги и голоса возвратившихся с обеда коллег). Ну, пока, Ниночка. Наплевать, я человек рисковый, до завтра.