Кайл Миллс - Обжигающий фактор

Он покачал головой.

— Жаль, ты сама их не видела. Почти с гарантией могу сказать, что они не были обычными преступниками.

— А кто же они тогда?

— Не знаю. Помнишь, что ты спросила у меня в машине? Почему тот тип из дома Ренквиста сбавил обороты, когда на месте действия появился я? Я про то, что он ведь вроде бы не испытывал никаких моральных терзаний по поводу того, чтобы убить тебя…

— «СТД», — перебила девушка.

Эрик пожал плечами:

— Просто мне вдруг пришло это в голову. Если тот тип и правда работает на «Современную термодинамику», ему просто могли приказать не трогать меня. Не хочу показаться воображалой, но то, что делаю для них я, им больше никто не сделает…

Куинн несколько секунд теребила покрывало, обдумывая слова Эрика.

— Тогда этот наш неизвестный должен занимать достаточно высокий пост в компании. Ведь ему хватило полномочий и влияния отыграть контракт на создание CODIS. А уж сколько денег потрачено-то!

— Миллионеров от высоких технологий нынче как собак нерезаных. Ты и не представляешь, сколько есть людей, которым организовать компанию типа «СТД» — раз плюнуть.

Куинн соскользнула с кровати и подобрала свалившийся на пол свитер.

— Не знаю, Эрик. Все равно еще очень многое не сходится. Ну, то есть что за шарашка эта самая «Современная термодинамика» и почему о ней нигде нет никакой информации? Если ее создали специально, чтобы взломать CODIS, я бы склонилась к тому, чтобы принять твою версию. Однако ты говоришь, они также проводят весьма дорогостоящие исследования в области термоядерного синтеза и бог весть чего еще. Ну и, конечно, надо принять во внимание источник информации.

— Источник?

— Кто обратил наше внимание на «СТД»? Тот самый тип, что оставил в твоей спальне убитую женщину. А если с «СТД» просто совпадение, а убийца воспользовался им, чтобы пустить нас по ложному следу, заставить меня подозревать тебя? И мы просто играем ему на руку? Делаем именно то, чего он от нас хочет?

Она натянула свитер через голову.

— Мы куда-то идем? — спросил Эрик.

— Я хочу есть.

— Давай закажем еду в номер. Мы…

— Нет. Я должна выйти отсюда. Подышать свежим воздухом. Пойти куда-нибудь, где можно подумать.

Все белое.

Четыре стены, пол, потолок, узкая койка, туалет. Все вычищенное, надраенное с бездумной военной тщательностью, к которой Марин уже так привык. Впрочем, в данном случае эффект вышел и впрямь поразительный. Нечаянный шедевр.

Марин сидел на полу, все более и более ощущая себя частью царившей кругом стерильной пустоты. Долго ли он уже находится здесь, пленником крохотной гауптвахты, встроенной в неиспользуемый уголок здания «Современной термодинамики»? Не долго. Он еще чувствовал в желудке тяжесть ужина. Почему-то ощущение было каким-то неприятным, чужеродным.

Отослав Лоуэлла и его людей, Марин закончил трапезу, но не получил ни малейшего удовольствия. Вкус, звук, запах — все истаяло, кануло во всепобеждающее ничто. Радость от дома, от работы, от собственной гениальности — это стало таким пустым и незначащим. В настоящем у него не осталось ничего. Ничего. Существовало лишь прошлое и будущее.

Он всегда обладал даром помнить своих женщин. Но теперь выяснил, что наделен еще и способностью проваливаться назад во времени, вспоминать каждую из них с той же интенсивностью и в тех же подробностях, что существовали тогда, в тот драгоценный совершенный миг.

Первый раз это произошло в восемьдесят третьем году, когда самому ему было всего двадцать шесть. По нынешним меркам, все было так неловко, так непродуманно. Он оглушил девушку бутылкой и некоторое время даже боялся, что не сможет привести ее в чувство. Впрочем, ее длинные ресницы наконец затрепетали, и она явила ему зеленые бездны своих глаз.

То, что он сделал с ней — методы, техника и прочее, — все было безнадежно грубо. Еще бы, при помощи только тех инструментов, что он нашел у нее же в кладовке. Пока он трудился кусачками, девушка умудрилась сбросить одну из веревок. Он едва сумел справиться с ней, пока она не вытащила кляп изо рта. Марин улыбнулся, почувствовав, как сердце глухо ударило о ребра — совсем как тогда, когда это произошло на самом деле.

Да, в первый раз его вела бесконтрольная, неуправляемая страсть. Огонь и жар. Во многих отношениях Марин так более никогда и не достиг столь необузданного накала и интенсивности чувств.

Но это не важно — он взял свое, совершенствуя технику. С каждым годом страх и новизна ускользали все дальше и дальше, тут уж ничего не поделаешь. Но каждый раз он узнавал что-то новое. Как эффективнее причинять боль, как все дольше и дольше удерживать своих жертв живыми и в сознании, чтобы они понимали, что с ними происходит. Как управлять ими, чтобы они думали лишь то, что он им велит, и ощущали лишь муку, которую он им обещает.

Десять лет назад этот тщательно выверенный баланс начал давать сбой. Марин обнаружил, что каждый раз ему надо все больше, а жертвы дают ему все меньше. И он позволил себе отбросить все — условности общества, свою человеческую сущность, свою работу, свое будущее. И — очень недолго — был по-настоящему свободен.

Вот когда все это и должно было закончиться: когда он стал превыше человеческих слабостей, а его сила, вожделение и ярость были поистине безграничны. Он сам сделался кем-то другим — неописуемым, невыразимым существом. Он знал это.

И тут на сцене появилась полиция Балтимора. А следом — его будущий спаситель, генерал Ричард Прайс. Предложение генерала затронуло ту крохотную искорку интеллекта, которую Марин позволил себе оставить, последние обрывки человеческого разума, которые доктор боялся утратить окончательно. Прайс предложил ему все, — и эта искорка снова разгорелась ярким пламенем. Тот, кем временно стал Марин, съежился, сжался и снова смотрел на мир человеческими глазами.

Так он прожил последние десять лет своей жизни. Без всего — лишь с воспоминаниями о том, как было раньше. Женщин стало мало, а его переживания дошли до стерильной и асептической пустоты, с той же механической точностью и тщательностью, что сотворила эту каморку, где он сейчас сидел.

Он допустил ошибку, но больше не повторит ее. На этот раз он не оставит никакой искорки, способной погубить его. Он будет чист. Чист и свободен — полностью и абсолютно.

— Налить вам еще колы?

Официантка призывно улыбнулась Эрику. Ей было лет девятнадцать — копна длинных, выкрашенных в демонстративно неестественный черный цвет волос, золотое кольцо в носу. Почему-то Куинн поймала себя на отчаянном нежелании признаться, что эта девушка и правда редкостной, поразительной красоты.