Елена Прокофьева - Явление зверя

По мрачному тону Элечки я поняла, что прогноз относительно Вики не очень-то благоприятный и что сказать об этом вслух ей мешает присутствие Гоши.

Выслушав Элечку, день я провела в печали… А вечером печаль сменилась кошмаром.

Хорошо еще, я была дома. Стирала. Если бы я поехала к Косте — Анюта не смогла бы меня разыскать и неизвестно, что бы с ней, бедненькой, было. Но, придя с работы и обнаружив дома весь этот кошмар, она прежде всего позвонила не в «скорую помощь» и не в милицию: она позвонила мне. Так уж было заведено у нас с детства: она всегда и во всем могла положиться на меня, а я по первому зову бежала на помощь к девочке, чьи родители погибли в Афганистане…

— Соня, они убили дедушку. Они его мучили и убили. Он умер, Соня. И он весь изранен. Бабушка еще жива. Но она умирает. Я вижу. Она умирает, — совершенно неживым голосом бормотала в трубку Анюта.

Я просто онемела. Я не знала, верить ли тому, что я слышу. Кто такие «они» — у меня вопросов не возникало. Это и так ясно. Но как «они» могли совершить такое… Тем более — если Лешки и Гули все равно там не было…

— Что мне делать, Соня? Что делать? Если я позвоню в «скорую», они вызовут сюда милицию! Меня допросят! И мне придется сказать все про Лешу! А Леша говорил, что вся милиция куплена! И тогда они найдут его!

Господи, каких трудов мне стоило убедить Анюту в том, что совершенно не обязательно рассказывать милиции про Лешку… Она такая законопослушная! И такая… Нет, я не скажу — глупая. Это неправда. Она не глупая.

Просто она — слишком женщина. Она не создана для таких испытаний. Ей бы детей рожать, дом вести и на мир смотреть из-за могучего мужниного плеча. И никаких решений не принимать самостоятельно…

Я уговаривала Анюту солгать милиционерам, будто она не знает, кто мог сотворить такое с ее родными стариками. А сама смотрела на секундную стрелку часов: каждая секунда могла стоить жизни Анне Сергеевне! Но Анюту необходимо было подготовить к встрече со слугами закона.

— Если тебя спросят, кого ты подозреваешь, скажи, что — никого, что врагов у вас не было, что, может быть, — воры…

— У нас нечего брать!

— Дедовы ордена. К тому же преступники могли и не знать, что у вас нечего брать. Все, теперь я повешу трубку и поеду к тебе. А ты вызовешь «скорую» и милицию. Я уже еду. Держись.

Я схватила сумку, накинула плащ и выбежала из квартиры, даже не переодевшись, как была: в старых джинсах и старой рубахе.

И приехала одновременно со «скорой».

Милиция была уже на месте. Рыдающая Анюта давала показания. Вернее, пыталась давать показания, что у нее не очень-то получалось, — она все время икала и захлебывалась слезами. Но для нашей конспирации так было даже лучше…

Я еле прорвалась в квартиру. Если бы не Анюта — меня бы вообще не пустили. Но она простерла ко мне руки и поспешила спрятать заплаканное личико у меня на груди. Так мы стояли, обнявшись, а мимо нас врачи «скорой» пронесли на носилках Анну Сергеевну.

— Куда ее? — успела спросить я.

— В Склиф, — буркнул санитар.

— А что с ней? — крикнула я вслед.

— Не знаем еще. Но похоже на инфаркт.

В моем присутствии Анюта немного успокоилась. И сумела пролепетать на вопросы вежливого молодого милиционера все то, что я велела ей сказать: мол, не знает, кто мог так жестоко расправиться со стариками, врагов у них не было, ценностей тоже, кроме орденов деда… Пропало ли что, она сказать не смогла. И пойти в комнату, где лежал ее дед, тоже не смогла. От одной этой мысли ей становилось дурно. И милиционеры сжалились над ней, не стали принуждать.

Стас Лещенко явился, когда милиционеры уже готовились выносить из квартиры тело Матвея Николаевича.

Он ворвался в комнату с искаженным яростью лицом, буквально выхватил Анюту из моих объятий — и прижал к себе. Он что-то шептал беззвучно, одними губами… И Анюта снова разрыдалась, но теперь — с облегчением, словно ребенок, которого сначала наказали, а потом — простили.

Я смотрела на них с удивлением: я и не знала, что бывший Лешкин командир все еще ходит к Анюте! Мы с Элечкой искренне сожалели, что у Анюты со Стасом не сложилось… Но были уверены обе: Стас отчаялся добиться ее расположения и исчез. А они, получается, все это время общались? И Анюта скрывала это от меня? И Стасу она тоже позвонила, когда случилось несчастье? Не только мне, всегда являвшейся для нее незаменимой помощницей во всех жизненных проблемах, но и ему? Я почувствовала какую-то глупую ревность, смешанную с радостью за Анюту…

И в этот момент мимо нас пронесли на носилках тело Матвея Николаевича.

Хорошо, что Анюта не видела: она стояла, уткнувшись лицом в широкую грудь Стаса!

Впрочем, она же нашла мертвого деда и бесчувственную бабушку, когда вернулась с работы…

Значит, она видела, видела все…

Бедная моя девочка!

Меня всегда считали сильной и хладнокровной, но мне сделалось нехорошо при виде пятен крови, пропитавшей байковое одеяло, которым было накрыто тело… При виде руки Матвея Николаевича, свисавшей с носилок… Ему вырвали ногти и раздробили пальцы.

Милиционеры предложили Анюте взять все необходимое из комнаты деда, заявив, что комнату будут вынуждены опечатать. Но Анюта не нашла в себе сил войти туда. Пришлось пойти мне — она попросила забрать из шкафа ее летнее пальто: погода становилась все более слякотной.

Комната напоминала бойню. Все было залито кровью! Я старалась не смотреть по сторонам, целенаправленно направившись к шкафу, который любезно распахнул передо мной милицейский эксперт в резиновых перчатках. Но все равно — краем глаза я заметила начерченный мелом на полу силуэт человеческого тела… И кровь, много крови!

Я схватила пальто и выбежала из этой проклятой комнаты.

Мы вместе со Стасом отвезли Анюту в больницу. У нее были знакомые в «Склифе», и ей разрешили остаться рядом с бабушкой на ночь. Утром Стас собирался за ней заехать. Он строго-настрого запретил ей выходить на улицу без сопровождения. Анюта послушно кивала. Я была уверена, что она скорее умрет, чем нарушит его распоряжения. Наконец-то кто-то решал за нее… Бедненькая, она так в этом нуждалась!

Оставив Анюту в больнице, мы со Стасом зашли в кафе. Чашечка кофе — пусть даже совсем дрянного, но зато горячего и сладкого — нам обоим была сейчас совершенно необходима. Чашечка кофе и немного коньяка.

Мы долго молчали. А потом Стас сказал:

— Я ведь полтора месяца ей не звонил… Она не хотела со мной говорить. И я понимал: надо ее в покое оставить. Не простит она мне, что Лешка погиб, а я жив остался. А сегодня — словно в сердце что-то ударило. Не мог больше. Хоть голос ее услышать хотелось. Позвонил, а она плачет… Она мне даже сказать толком ничего не могла. От милиции узнал, что случилось, когда в квартиру прорывался. Гады, гады… Господи, хоть что-то святое в людях осталось или нет? Я слышал, что грабят ветеранов ради орденов. Что маршала мертвого из могилы вытащили и мундир сорвали. Но так пытать старика?!! Они же его и паяльником… И чем только не… Мне парень рассказал, когда узнал, что я тоже из милицейских, из бывших. Старик ордена эти — кровью, на фронте!!! А они… Денег теперь получат.