Джон Бердетт - Крестный отец Катманду

Когда дело дошло до покупки, мы с Сукумом обратились к нашей совести. Но не в том смысле, как ты подумал, фаранг (хотя я бы и хотел смущаться, как ты, приобретая поддельный товар). Нет, мы должны были решить, признаваться ли нам, что мы полицейские, и взять DVD бесплатно, или поправить свою карму и дать бедной обманщице из Исаана — в нашем случае молодой женщине с заячьей губой, к тому же глухой и немой — причитающиеся ей сто пятьдесят бат. Раздумывали мы недолго: Сукум, когда его не одолевает порок тщеславия, хороший буддист. Я велел ему купить «Молчание ягнят» и «Ганнибал». Когда женщина с заячьей губой показала ему яркие обложки дисков с порнографией, добропорядочный детектив покраснел. Его можно понять — к такому надо привыкнуть.

А потом случилось то, что я предполагал.

Это была обычная молодая пара: она — тайка, он — фаранг. Такие постоянно встречаются в этом районе. С ними был сын лет шести. Тут-то я почувствовал удар. Мальчик лишь отдаленно напоминал Пичая, но и этого оказалось достаточно. Я почувствовал, как задрожали губы и что-то произошло с моей нижней челюстью. Расплатившийся за фильмы Сукум поразился перемене моего настроения. Благослови его Будда, он понял, что причиной тому прошедший мимо паренек, и тихо тронул меня за плечо.

— Прости, — проговорил я, — мне надо немного посидеть.

В «Старбаксе» я заказал среднюю чашку холодного кофе мокко с мятой, а Сукуму — минеральную воду. Он вежливо не смотрел на меня, ожидая, когда я приду в себя. Как ему объяснить, что в такие мгновения меня гложет не только горе — не дает покоя мантра Тиецина. Я видел дисковую пилу так, словно она настоящая, и крохотные, похожие на лопаты вращающиеся зубчики создавали видимость реальности.

— Хочешь пойти домой? — Голос Сукума дрогнул. Ему была невыносима мысль, что в «Сад роз» придется отправляться одному.

— Я в порядке, — ответил я и сдержался, не добавил: «Сейчас бы косячок».

Летели мгновения, и, как обычно в такие минуты, я очищался. Становилось легче в голове. Даже испытал нечто вроде подобия радости. Сукум с удивлением наблюдал за мной и, наверное, решил, что я совершеннейший псих. Он простой человек, чье восхождение по лестнице социальной иерархии весьма ограниченно, и не очень-то понимает, что с этим делать. Сукум — единственный полицейский в Восьмом районе, кто купил машину на зарплату. И теперь моет ее пять раз в неделю. Его «тойота» сияет новизной, и он только о ней и говорит. Еще он известен тем, что у него из-под мышек пахнет дезодорантом и он чистит зубы по три раза в день. Мы знаем об этом, потому что свои омовения он совершает в туалете полицейского управления.

Лек утверждает, а он, когда не учит меня буддизму, не прочь посплетничать, что Сукум страдает скоплением газов в кишечнике и борется с этим сложными упражнениями, которые включают работу мышц живота и необъяснимо частое глотание. Лек сидит рядом с Сукумом и слышит из-под стола соседа тихое, почти неразличимое, похожее на звук расстегиваемой молнии попердывание. Кроме того, Сукум перенял у китайцев манеру долго откашливаться и отплевываться по утрам — так он прогоняет демонов горла. Я все это рассказываю, фаранг, отнюдь не по злобе, а чтобы продемонстрировать изъяны собственного восприятия — теперь Сукум поразил меня своим участием.

— Не представляю, что ты чувствуешь. Могу только вообразить. Если бы погиб мой сын, я бы подал в отставку и ушел в монастырь.

Я посмотрел на него.

— Знаю, — вздохнул Сукум, — ты надо мной смеешься. Как и все. А больше других — твой помощник-транссексуал. Не я выбрал такую убогую жизнь. Думаешь, я не хотел бы жить лучше? Потому-то и стремлюсь так к повышению. Но это моя карма. Иногда жалею, что женился и завел ребенка.

— Твоя семейная жизнь — не совсем то, на что ты надеялся, кхун Сукум? — неискренне спросил я. О его стычках с женой в управлении ходили легенды.

— Сам прекрасно знаешь. Посмотрим правде в глаза: мы живем в век, когда каждая бабенка — реальное минное поле. Стоит сказать ей что-то поперек — и ты жестокий. Поколотишь сына — и ты садист. Взглянешь на другую бабу — и ты помешался на сексе. И тут же начинаются разговоры о ВИЧ. Если я не хочу пятьдесят раз в году ездить на грязный пляж в Паттайе — значит, не даю воли ни ей, ни детям. Получаю втык, если не поддерживаю ее, когда она ругается с соседями, получаю втык, если недостаточно груб в постели и она не испытывает оргазм. И постоянно висит угроза банкротства, если она подаст на развод. — Он посмотрел на меня. — Ну давай, смейся. — Сукум покачал головой и обвел глазами зал. — Продержись я чуть дольше, не поддайся половому инстинкту, дозрел бы до того, чтобы стать монахом. Не вышло. Что теперь делать? В голове сумбур. Нет ничего такого, о чем бы не приходилось тревожиться, и я не понимаю, откуда все эти напасти. Ненавижу свою социальную личность. Ненавижу личность вообще. Очень обременительно быть кем-то.

У меня отвисла челюсть. Единственное, что я мог сделать в знак признания его мудрости, — почтительно сложить ладони у лба. Когда мы шли с ним в «Сад роз» с зеленым пакетом, скрывающим в своей утробе контрафактные диски, я думал: «Держаться и не поддаваться половому инстинкту — м-м-м…»

В прошлый раз, фаранг, я был слишком под кайфом и не сумел правильно описать тебе бар. Он представляет собой похожее на ангар помещение типа тех, где в наши дни размещают небольшие производства или супермаркеты: то есть металлическая крыша на железной раме, к которой добавили стены и соорудили в середине продолговатое закрытое пространство бара. Меня всегда восхищало, как буддисты, владельцы заведения, сумели сохранить священный фикус, проросший сквозь крышу и, как первейшее средство привлечения удачи, радующий девушек. Они неизменно украшают его бутонами лотоса, отвешивают три поклона и только после этого присаживаются к стойке бара и приступают к работе прелестниц. Меня немного смутило, что большинство из них узнавали меня, здоровались и кивали, но добряк Сукум снова проявил благородство.

— Я знаю, ты владеешь акциями публичного дома полковника Викорна. Им управляет твоя мать, которая тоже владеет его акциями. Поэтому ты знаешь многих девушек, занимающихся проституцией.

— Будем откровенны, детектив, — ответил я, — моя мать сама кормилась проституцией. Только благодаря этому я получил достаточно знаний, чтобы стать полицейским. И только благодаря этому я до сих пор еще жив.

Как только речь зашла о проституции, Сукум отвернулся, предоставив мне любоваться на его затылок в колючих, коротко остриженных иссиня-черных волосах. А я подумал: «Ну вот, теперь он не сможет больше со мной работать». И как только эта мысль возникла в голове, он, не поворачиваясь, сказал: