Джон Бердетт - Крестный отец Катманду

Сукум кивал, стараясь свыкнуться с мыслью, что человек может быть настолько богат, что ему под силу платить за два гостиничных номера, только чтобы не светиться. Да, это свидетельствовало о том, что он на самом деле руей руей, что по-тайски значит «сказочно богат».

Пока мы спускались на первый этаж, Лек молчал, но по его щекам скатились слезинки.

Лек силой притащил меня к прилавку с едой в отходящем от Одиннадцатой сой переулке. Наступило обеденное время, и все столики были заняты. Справа от меня скопилась уличная пробка, слева возвышалось металлическое ограждение, напротив сидел обиженный на меня помощник.

— Не могу поверить, что ты так поступил.

Мы заказали еду: ему горячий и кислый суп том ям гун, мне — кролика под неострым соусом карри, — но не могли к ней прикоснуться.

— Уверяю, я нашел путь, который тебя устроит.

— Пять лет ты был первым кандидатом на повышение. Возмутительно, что комитет до сих пор этого не сделал. Если бы все зависело от полковника Викорна, тебя бы давно повысили. Даже твои враги считают, что ты это заслужил. Сукум — хороший парень. Но без вдохновения. А ты гений.

— Меня никогда не повысят, ты прекрасно это знаешь. Со мной мирятся как с детективом на самой низшей ступени служебной лестницы. Но стоит мне подняться, как тут же пойдут разговоры о моей белой крови. Такие уж тайцы. Поголовно фанатичные буддисты, пока дело не коснулось их доходов. Лек, я тебе говорил, что я почти уже не от мира сего. Еще несколько сеансов с Тиецином, и я проснусь.

— Шарлатан. Ненавижу его.

— Вы с ним ни разу не встречались.

— Ненавижу за то, что он делает с тобой, пользуясь тем, что у тебя горе. — Лек закрыл лицо руками, иначе я бы увидел на нем следы своих страданий. Помощник стал для меня чем-то вроде портрета Дориана Грея: я замечал в нем реальность, которую не осмеливался распознать в себе.

— Я вовсе не гений. Просто мой английский иногда дает мне преимущество. Знаешь, каким образом я догадался насчет насекомого, гальки и трепанации черепа? Все это содержится в названиях книг и киносценариев.

Лек вытер лицо и с неодобрением заметил:

— Мне плевать, как ты догадался. Я беспокоюсь о тебе, а этот тибетский колдун тебя разрушает. — Лек посмотрел на меня глазами, полными простодушной деревенской любви, а затем заказал пиво. Когда принесли банку «Сингхи», он попросил: — Выпей.

— Не могу, Лек. — Глядя на пивную банку и понимая подтекст сказанного, я слегка поежился.

— Если любишь меня, если у тебя сохранились ко мне остатки уважения, выпей.

— Лек…

— Боишься? Да? Эта твоя неестественная живость… Думаю, ты вчера накурился травки, когда занимался своим ведовством.

— Это не ведовство, это тибетский буддизм.

— А если не ведовство, выпей банку пива. Я был свидетелем, как ты опрокидывал десять подряд. Боишься последствий, да? Одна-единственная банка может разорвать твой пузырь. Вот почему я считаю его шарлатаном, этого твоего колдуна.

Перестав сопротивляться, я выпил пиво, и только потому, что, наверное, в самом деле любил Лека — он и остался-то у меня один. Мой помощник оказался прав: от самой малой дозы спиртного у меня взрывался пузырь. Я чувствовал приближение приступа паранойи.

Лек расплатился за еду, взял меня за руку и повел к ближайшему такси. Не важно, что мы застрянем в уличной пробке. На заднем сиденье машины нас ждало относительное уединение, а именно этого и хотел мой помощник. Я закрыл глаза и увидел то же, что всегда, будто в голове прокручивали одно видео: машина — это была серебристая «тойота-эко» — поворачивает на улицу и сбивает моего шестилетнего сына Пичая, который только что вышел из такси. Чанье слегка повредило левую ступню. Она отказалась от медицинской помощи, отвезла Пичая в больницу и позвонила мне по мобильному телефону. Я вбежал в операционную в тот момент, когда сын умер.

Чанья приняла его смерть не лучше моего и ушла послушницей в строгий лесной монастырь в Макдахане на границе с Лаосом. Там до сих пор медитируют над фотографиями мертвецов. Она превратилась в фанатичку, разглядывала снимки и погружалась во все стадии разложения тел. А я нашел себе доктора Норбу Тиецина — сумасшедшего тибетского ловца умов, который научил меня, как в качестве альтернативы вращаться вокруг Земли, чтобы не жить на ней. Но его техника не сочеталась со спиртным. Даже небольшие дозы губительно сказывались на духовной эволюции. Алкоголь — смертельный наркотик, дьявольское варево из земли заходящего солнца. Он тянет дух обратно в тело и тем самым продлевает пытку.

— Мне надо скрутить мастырку. — Я внезапно почувствовал озноб.

— Только, ради Будды, не в такси. — Лек перехватил мою руку, тянущуюся к мешочку с марихуаной, с которым я в последнее время не расставался. — Мастер, пойми, ты стал биполярным. Это у тебя от горя. Но с помощью людей ты все преодолеешь. Только с настоящей помощью — врачебной. Помощью фарангов.

— Прости, Лек. — Я нажал на ручку, открыл дверцу и вылез из такси. — Это не терпит.

Прошло не больше часа, а я уже забыл о громадном мертвом американце и театральных обстоятельствах его убийства. Все мои силы требовались на то, чтобы выжить в следующие пять минут. Так случилось, что такси застряло в пробке рядом с «Садом роз» на Седьмой сой, где меня прекрасно знали. Я метнулся через бар в туалет, нашел свободную кабину и скрутил сигарету. Но не мог выдержать приступа клаустрофобии и, как только сигарета была готова, покинул кабинку. Пока лихорадочно курил, рассматривал объявления над писсуарами, предупреждающие, что заведение не несет ответственности за поведение женщин, которые приходят в бар и пристают к посетителям, а также рекомендующие, прежде чем вести девушек в гостиницу, требовать у них документы. В туалете убиралась женщина, но она как будто не заметила едкого запаха марихуаны. Я снова ретировался в кабину, опустился на стульчак и как следует выплакался.

Мы вроде бы собирались поговорить о психозе, фаранг? Слово, на мой взгляд, означает перфорацию психики: чтобы лучше это понять, можно представить тонкую газокалильную сетку, как в старых газовых лампах. Но из-за превратностей жизни и дурного обращения людей и богов она подвержена необратимым разрушениям, и там, где некогда беспрепятственно струился свет разума, теперь зияют злокачественные черные дыры. Это такая тайна, в которую невозможно проникнуть, если не прибегнуть к мифу, метафоре или магии.

Но будем пока проще и не станем залезать в дебри. Ее также не понять без привязки к закону кармы: закону причины и следствия. Я бью вас, вы даете мне сдачи. Признание: я разозлил мир, и он ополчился на меня. Вот скрытая от всех история моего распада.