Джон Бердетт - Крестный отец Катманду

— Двести пятьдесят тысяч бат в месяц! — Я по достоинству оценил услышанное. Никому не удавалось выколотить столько денег из Викорна.

— Твоя мать неподражаема, и все это она сделала ради нас. Только подумай: мы сможем отдать Пичая в международную школу, он будет говорить по-английски без акцента, станет знаменитым хирургом, как хотел в прошлой жизни, но не сумел, потому что происходил из бедной семьи. А если мне придется еще рожать, можно будет воспользоваться больницей международного уровня, а не услугами этого идиота детского врача, который так и не сумел разобраться с моим молоком, из-за чего Пичай каждую ночь плакал от колик. Купим дом на охраняемом участке за высоким забором, и больше не придется беспокоиться о безопасности.

— Вы с Нонг уже приняли от моего имени предложение Викорна?

Чанья просияла и состроила мне глазки. Я выразительно кивнул на сына.

— Все в порядке. Моя сестра приезжает сегодня из деревни. Она обещала пару дней позаботиться о Пичае. Ночь будет в нашем распоряжении.

Это было сексуальное насилие самого бесстыдного свойства. Чанья тоже так считала и гордилась этим. После того как я кончил в третий раз (я вовсе не хотел кончать три раза подряд, но жена решила непременно доказать, что она хороша, как всегда. Я же почувствовал себя совершенно разбитым, но ничего не сказал), Чанья с нескрываемым торжеством спросила:

— Ну так как, ответишь «да»?

— Дорогая, я не прочь рисковать жизнью…

Чанья закрыла мне ладонью рот.

— Знаю: за нас ты готов умереть тысячу раз и совершить тысячу преступлений. Но мы не этого от тебя хотим. Оттого что ты сделаешься консинем, нам станет безопаснее и ты будешь много получать Во всяком случае, все будут знать, что ты его консинь. — Она одарила меня бесконечно искренним взглядом, и я даже не стал поправлять ее, что я не консинь, а консильери. — Сончай, с тех пор как у нас появился Пичай, я повзрослела. В деревне есть тысяча способов жить счастливо, а в городе всего один: иметь деньги. Мне невыносима мысль, что Пичай станет наркоторговцем и будет бегать по городу, продавая яа-баа, как вы поступали с ним, когда он жил прошлой жизнью. Печально говорить, но для его поколения выбор один — либо образование, либо продажа наркотиков. Так же как для девушек: либо образование, либо проституция. Глобализм и капиталистическая демократия не предполагают середины. Что ты делаешь?

Я махал правой рукой, сложив вместе большой и указательный пальцы.

— Выбрасываю белый флаг.

Припоминаю, что на этом решении мы остановились и начали спокойно ждать, каким образом Викорн будет использовать меня в новой должности, за какие такие подвиги он собирается платить мне четверть миллиона бат в месяц.

Похоже, Викорн уже все придумал.

Но так ли это? За долгие годы мне не раз приходилось наблюдать блестящие стратегические ходы полковника, и я понял, в чем состоит природа его гениальности — в импровизации. Его планы представляли собой общие мысли, как одолеть своего главного врага — генерала Зинну из Тайской королевской армии, и их он приспосабливал к конкретным обстоятельствам. Не думаю, что даже Викорн мог помышлять о чем-то настолько странном, как тибетец по имени Тиецин.

Прошел по крайней мере месяц с тех пор, как я стал консильери при нашем полицейском крестном отце. Я даже успел получить чек на сумму, в тридцать раз большую, чем зарабатывал раньше, когда не имел титула консильери, хотя занимался ровно тем же самым. Тогда-то меня и вызвала секретарь полковника злющая лейтенант Мэнни.

Я сидел за столом и испытывал чувство вины из-за того, что внезапно стал богаче всех честных полицейских парней. Вот только таких совсем не много, так что я зря себя изводил. И одновременно размышлял, не унаследовал ли я от давно потерявшегося американского папочки-солдата болезнь фарангов мучить себя обвинениями. В результате раздумий я понял: нужно что-то сделать, чтобы заслужить деньги, — пусть даже незаконное и дурное, пусть даже это приведет меня на пару сотен лет в ад, куда попадают наркоторговцы. (Трансформация мифа о Сизифе: ты вечно толкаешь камень вверх по склону горы к находящемуся на вершине огромному шприцу. Вот-вот готов уколоться, но тут силы покидают тебя и ты катишься к подножию. Это уготовано только для рядовых наркоторговцев, а что произойдет с их боссами, я даже не решался представить.)

— Двигай сюда, босс требует, — рявкнула Мэнни.

Я постучал в дверь Викорна, можно сказать, даже властно, дождался его «да» и, войдя, обнаружил, что мой начальник стоит у окна с выражением на лице, которого я ни разу у него не замечал. Слово «недоуменное» не вполне соответствовало тому, что я увидел.

Викорна словно мучила жуткая дилемма: верить или не верить внезапно привалившему незаслуженному счастью. Он повернулся, посмотрел на меня, покачал головой и, не проронив ни слова, вернулся к столу. Я пожал плечами и, не спросив разрешения, сел напротив. Долго-долго глядел на портрет его величества нашего обожаемого короля, который висел над плакатом, демонстрирующим все страсти полицейской коррупции. Викорн по непонятной причине любил этот плакат — видимо, потому, что в нем раскрывались источники его богатства и в моменты напряжения он приносил ему утешение.

— Мне только что позвонили, — наконец начал полковник.

— Я вас слушаю.

— Это самое странное, что мне когда-либо говорили. — Он помолчал, словно не в состоянии продолжать разговор, настолько его поразила эта странность. — Звонили из Катманду, из Непала.

Я начинал понимать смысл того, что он говорит. Никому бы не пришло в голову звонить Викорну по делам правоохранительной работы. Так кто, черт побери, сподобился тревожить его из Катманду?

— Кто звонивший: таец, непалец или фаранг, мужчина или женщина?

— Ни один из перечисленных, — усмехнулся полковник. — Это был тибетец. И он утверждал, что является кем-то вроде ламы. Ты в курсе этих дел — лама достаточно высокое положение?

— В духовном смысле наивысшее. Сам далай-лама часто утверждает, что не в состоянии сравниться с ламами в их достижениях — жить четырнадцать лет на одной чайной ложке риса в ледяной пещере, при этом медитировать голыми в позе лотоса и вызывать красный дождь. Вот какие эти ламы.

— Но он говорил немного по-тайски. Не хорошо, даже скорее плохо, но как-то по-книжному, словно выучил слова с пленки.

Тибетский лама, говорящий по-тайски? И все-гаки это было вполовину не так удивительно, как то, что тибетский лама решил позвонить Викорну.

— Что он сказал?

По лицу моего босса пробежала тень, и он покачал головой.

— Много чего наговорил. — Полковник в упор посмотрел на меня. — Он знает о нас все. Знает, чем мы занимаемся. Знает о нашей проблеме с генералом Зинной — о нашей с ним вражде. И он сделал предложение. — Викорн придал многозначительность взгляду. — Предложение, от которого, если оно не липовое, мы не можем отказаться.